Дурман-звезда

Тянулись дни, но про него как будто забыли. Ничего не требовали, вопросов не задавали. Ясень терялся в догадках, перебирал в памяти детали последнего разговора, но ничего путного не придумал. Иногда его накрывало бешенство; он вскакивал, остервенело дергал толстую цепь, колотил ногой в стену (до двери было не дотянуться), возводил многоэтажные матерные конструкции, но облегчения это не приносило. Ясень утомлялся, садился в угол и обессиленно затихал.

На исходе первой недели он начал бредить. Во мраке вдруг возникали цветные кляксы, висели перед глазами, колыхались, словно медузы. Золотистые мотыльки роились под потолком. В ушах стоял комариный писк, звенели далекие колокольчики, чей-то голос вещал размеренно, четко выговаривая слова, но смысл ускользал в последний момент.

Потом сознание прояснялось, и Ясень думал о Звенке. Пытался представить, где она сейчас и что делает, но получалось плохо. Вместо хохотушки-невесты перед ним возникала Криста. Аристократка подмигивала ему, дразнилась, показывая змеиный язык, а потом ее окутывал смерч из воды и крови. Над ручьем рассыпалось эхо: «Найди меня, Ясень. Это бывает…»

Он силился понять, что она имела в виду. Значит ли это, что Криста все-таки осталось жива? Или она хотела сказать, что не надо бояться смерти? Словно предвидела, чем закончится беседа Ясеня со жрецом. Как там сформулировал светлый брат? «Сначала вы должны умереть». Ну, а этот-то к чему клонит? «Сначала», ишь ты. А что потом?.. Оно конечно, с такой диетой, как здесь, загнуться недолго. Но тогда уж проще было бы совсем не кормить. Тьма, зачем его здесь держат, в конце концов?

И правда, тьма. Смрадная, гнилая, паскудная…

Лязгает снаружи засов. Дрожит огонек свечи, почти угасает в протухшем воздухе. Чего тебе, кабан жирный? Отстань, дай подумать спокойно. Сосредоточиться надо, понял? Мозгами пораскинуть — мне умный человек посоветовал. Ты вот знаешь, пенек, что твари из тени следуют друг за другом? Одна уходит, другая лезет, пепел ей в зенки. Чего им надо, как полагаешь? И задуй уже свой огарок, глаза болят…

Течение тут спокойное, тихое. Медуза, вон, колышется еле-еле. Мерцает, щупальца тянет. Ну да ладно, они в Серебряной бухте не ядовитые. И вообще, не до медуз сейчас. Прилив идет, двенадцатая волна. Из южной башни лучше всего смотреть, которая над обрывом. Да, вон оттуда, с верхней площадки… Что? Криста, говори громче, ветер шумит. И еще колокольчики эти, откуда они здесь, не пойму… Нет, это не рассвет еще, успокойся. Не будет сегодня рассвета, ясно?.. Не спрашивай. А что — солнце? Век бы его не видеть…

Ну, чего ты морщишься? Сама подумай — светит и светит, надоело уже, сил нет. А здесь хорошо — приятная тень, густая. Куда ты спешишь все время? Давай посидим, отдохнем спокойно. Я уже забыл, как это бывает…

…Ясень проснулся и не сразу понял, что изменилось. Потом сообразил, наконец, что больше не лежит на тюфяке с соломой, а занимает вертикальное положение и при этом не может пошевелиться. Похоже, его снова притащили в комнату для допросов и пристегнули к стенке. Вот только он совершенно не помнил, как все происходило. Наверно, следовало обеспокоиться этим фактом, но он ощущал только вялое недовольство — не дали досмотреть сон.

— Ну вот, — произнес во мраке знакомый голос, — другое дело. Продолжим, юноша. Вы не против?

— Соскучились, светлый брат? — осведомился Ясень. — Никак без меня не можете? Как вы две недели продержались, не понимаю.

— Шестнадцать дней, — уточнил собеседник. — Вы немного со счета сбились.

— Прошу прощения, расслабился. Обстановка располагает.

— Я знал, что вам понравится.

— Простите, что повторяюсь, но к чему этот балаган?

— Поверьте, это было необходимо, — жрец шагнул ближе, и Ясень ощутил аромат дорогого мыла. — Вам надо было кое-что вспомнить. Кое-что очень важное. И, по-моему, у вас получилось. А теперь, не сочтите, пожалуйста, за бестактность…

Он наклонился к уху пленника и тихо, но отчетливо произнес:

— Зачем вы пришли из тени?

— Чего? — переспросил Ясень.

— Не спешите, — сказал жрец терпеливо. — Подумайте хорошенько. Или, может быть, хотите подсказку?

Линзы, передающие свет, на этот раз были настроены по-другому. В подземелье проник единственный луч, не толще гвоздя. Он уперся Ясеню в грудь и медленно пополз вверх. Остановился, достигнув ложбинки под кадыком. Ясень почувствовал жжение, запахло паленой кожей. Боль нарастала с каждой секундой; он застонал, стиснув зубы, а потом из горла вдруг вырвался сиплый сдавленный рык.

— Вот, уже лучше. Зачем ты выполз из тени?

— Да пошел ты, — прохрипел Ясень и уточнил, куда.

Предстоятель кивнул, словно принял к сведению. Луч погас, и снова стало темно. Ясень судорожно дышал. Собеседник вежливо сделал паузу, потом сообщил:

— Как вы понимаете, это только начало. Последняя проверка, если угодно. В ближайшие часы вам будет очень нехорошо. Я пока ухожу, но мои люди, естественно, за вами присмотрят. Позовут меня, когда вы дозреете…