Дурная кровь

Затем Оукден задал ряд риторических вопросов, которые, как полагал, видимо, он сам вместе со своими безответственными издателями, позволяли обойти законы об оскорблении чести и достоинства. Не могла ли сделавшая аборт женщина использовать имя Марго при ее попустительстве или с ее согласия? И если так, кого в первую очередь могла выгораживать Марго – не католичку ли, наиболее заинтересованную в сокрытии аборта? Не с равной ли вероятностью после такой операции можно прогнозировать возникновение осложнений? Не возвращалась ли Марго 11 октября на Брайд-стрит, в район родильного отделения, чтобы навестить повторно госпитализированную пациентку? Что, если Марго похитили не из Кларкенуэлла, а буквально в улице-двух от подвала Денниса?

На все вопросы Страйк мысленно ответил: нет, а ты, приятель, заслужил, чтобы твою книжонку отправили в макулатуру. Предложенная Оукденом цепочка событий была выстроена тенденциозно, с явным намерением сдвинуть Марго ближе к подвалу Крида. «Осложнения» потребовались для того, чтобы объяснить, зачем Марго возвращалась в родильное отделение через месяц после аборта, хотя у нее самой осложнений быть не могло: она прекрасно себя чувствовала и вплоть до своего исчезновения работала в амбулатории «Сент-Джонс». Но если приписать эти неведомые «осложнения» лучшей подруге, то они смогут послужить двоякой цели: оправдать возвращение Марго в клинику для встречи с Уной, а Уне дать возможность солгать о местонахождении обеих женщин в тот роковой вечер. Подводя итог прочитанному, Страйк заключил, что Оукден чудом избежал суда, и предположил, что единственным сдерживающим фактором для Роя и Уны служило нежелание огласки.

Он перелистал книжку вперед, к четвертому стикеру и, проверив еще раз, что парадная дверь дома, за которым он наблюдал, закрыта, прочел помеченный отрывок.

– Я видела ее отчетливо – вот как сейчас вижу вас. Она стояла у окна и колотила по нему так, будто хотела привлечь к себе внимание. Мне это врезалось в память – я как раз читала «Оборотную сторону полуночи» и просто думала о женщинах, об их доле – ну то есть через что им приходится пройти, а тут смотрю вверх и вижу ее. С той поры, если честно, она у меня из головы не идет: стоит, как фотокарточка, перед глазами. Мне потом говорили: «Ты выдумываешь» или «Тебе надо это отпустить», но я не стану менять свои показания только потому, что кто-то в них не верит. Это же себя не уважать.

Мини-типография, занимавшая тогда верхний этаж дома, принадлежала супружеской паре Арнольду и Рейчел Сойер. По их словам, они слыхом не слыхивали ни о какой Марго Бамборо, а Мэнди, должно быть, в тот вечер видела с улицы саму миссис Сойер, которая заявила, что одно из окон плохо закрывается и приходится колотить по раме.

Однако между типографией «А и Р» и Марго Бамборо существовало связующее звено, упущенное полицией. Первый крупный заказ поступил в «А и Р» от нынче закрытого ночного клуба «Зануда», того самого, для которого Пол Сетчуэлл, любовник Марго, создал фривольную настенную роспись. Затем произведения Сетчуэлла появлялись на флаерах, также отпечатанных в «А и Р», а значит, нельзя исключать, что между ним и Сойерами…

– Мать твою… – пробормотал Страйк, переворачивая страницу и опуская глаза к короткому абзацу, который Робин пометила толстой черной линией.