Дурная кровь

– Ну прямо, – ответила Дженис, глядя на фото, и после короткой паузы объяснила: – Это полюбовница Ларри. Обоих я на тот свет отправила. И ничуть не жалею. Так им и надо. Он был мой, пусть и незавидный жених, но мой, а она с ним за моей спиной шашни крутить стала. Гадина, стерва… – прошипела Дженис, глядя на пухленькую блондинку.

– Смею предположить, вы сохранили некрологи?

Медленно, с хрустом в суставах поднявшись с дивана, Дженис подошла к шкафчику-витрине, где хранила бо`льшую часть своих дешевых стеклянных украшений, взялась одной рукой за каминную полку, чтобы не потерять равновесие, и опустилась на колени. Но теперь из нижнего выдвижного ящика вместо одной папки появились две, и Страйк вспомнил, как в прошлый раз она перерывала содержимое этого ящика, убирая, несомненно, подальше все, что не предназначалось для его глаз.

– Клер Мартин, – пояснила Дженис. – Пила как лошадь. «Случайная передозировка»… печень отказала. Я-то знала, что она слишком на парацетамол налегает из-за своего эндометриоза, сколько раз сама видела. Как-то мы с Ларри позвали, значит, гостей. Ларри и Клер меня за дурочку держали. Весь вечер переглядывались. А сами тупые как пробка. Я пошла коктейли смешивать. В каждом стакане, который я Клер подавала, жидкого парацетамола было, наверно, с половину. Ну дак вот. Протянула она всего дней восемь… А это Ларри, – бесстрастно сообщила она, держа в руке еще один хиксоновский информационный бюллетень. – Долгонько мне ждать пришлось – месяцев шесть, а то и семь. С ним-то все просто было. Он, Ларри, эта-а, как ходячая бомба с часовым механизмом был: врачи предупреждали, что сердце у него ни к черту. Псевдоэфедрин, вот что пошло в дело. Ну дак вот: труп его даже не проверили на лекарственные средства. Все знали, что он сам себя губил: дымил как паровоз да жрал как свинья. Так и сказали: мотор, эта-а, изношенный.

Страйк не обнаружил в ее рассказах ни малейшего признака раскаяния: она перетасовывала некрологи своих жертв, как образцы для вязанья. Пальцы у нее дрожали, но Страйк подумал, что это из-за шока, а не от стыда. Буквально несколько минут назад она замышляла самоубийство. Вероятно, этот холодный и расчетливый мозг очень напряженно работал под личиной искренности, и Страйк, резко протянув руку, убрал лежавшие перед Дженис отравленные конфеты: схватил их со стола и опустил на пол возле своего кресла. Она проводила их взглядом, и детектив понял, что не зря проявил бдительность: Дженис намеревалась их проглотить. Он вновь наклонился – теперь за старыми, пожелтевшими, просмотренными в прошлый раз вырезками, на которых был изображен подросток Джонни Маркс из Бетнал-Грин.

– Это – номер один, да?

Дженис сделала глубокий вдох и выдох. Несколько вырезок колыхнулись.

– Да, – серьезно сказала она. – Пестицид. Тогда можно было всякие разные купить, запросто. Органофосфаты. Я впервые влюбилась без памяти, в Джонни Маркса этого, а он надо мной издевался. Ну дак вот; все думали, он от перитонита помер. И заметьте: врач к нему так и не приехал. Когда городской бедноте плохо, всем на это плевать… Тяжело помирал. Разрешили мне, значит, зайти проститься. Я его легонько чмок в щеку, – продолжила Дженис. – Помешать-то мне он уже не мог, так ведь? А нечего было меня задирать.

– Маркс, – предположил Страйк, разглядывая вырезки, – подал вам мысль о Спенсер, правильно?[40]

Сначала вас с ней объединяло только имя, но я должен был догадаться, когда Клер сразу мне перезвонила. Социальные работники никогда так не поступают. Слишком загружены работой.

– Хм… – Дженис почти улыбнулась. – Ага. От этих двоих, Клер Мартин и Джонни Маркса, я и сочинила себе имя.

– Вы не сохранили некролог Бреннера?

– Не-а, – сказала Дженис.

– Потому что вы его не убивали?

– Точно. Он от старости помер, где-то в Девоне. Я в глаза не видела его некролог, но мне ж надо было хоть как-то обставиться, когда вы спросили? Вот я и сказала, что некролог Оукден к рукам прибрал.

Встречаться с такой виртуозной лгуньей Страйку еще не доводилось. Небывалый талант – молниеносно выдумывать небылицы и вплетать правду в свою правдоподобную ложь, соблюдая чувство меры, с видом полной искренности и честности, – выводил ее за рамки всяческих классификаций.

– Бреннер на самом деле принимал барбитураты?

– Не-а, – ответила Дженис.

Она складывала некрологи обратно в папку, и Страйк заметил вырезку о базилике священном, на обратной стороне которой было напечатано траурное объявление о кончине Джоанны Хэммонд.

– Не-а, – повторила она, аккуратно укладывая некрологи обратно в нижний ящик, как будто для нее все еще важен был порядок и не имело никакого значения, что в суде они станут уликами против нее.

С хрустом в коленях она опять медленно поднялась на ноги и вернулась на диван.

– Я заставила Бреннера лекарства сверх нормы заказывать и мне отдавать, – сказала она. – Он, баран старый, думал, я собираюсь ими на улице торговать.

– Заставили – как? Шантажом?