Дурная кровь

Был праздник, пасха. Служба в церкви давно кончилась, колокола замолкли. Базар опустел. Люди разошлись. Кто домой, кто в трактиры. Наступило праздничное затишье, светлое, теплое; яркое солнце бросало короткие тени на землю, раскаленный воздух дрожал. Софка давно уже прибрала комнату и кухню, подмела двор, оделась и в ожидании обеда, который приготовляла свекровь, стояла со счастливым видом у порога. Рядом с ней, как всегда, был Томча и что-то ей говорил. Неожиданно в воротах показался отец. Заметив его, Софка вздрогнула от радости и, позабывшись, чуть не побежала ему навстречу. Разве он уже вернулся? А она слышала, что вскоре после смерти Марко отец снова уехал в Турцию. Но она сдержалась, так как по его решительным, размеренным шагам поняла, что он чем-то недоволен. Она заметила, что, увидав ее, да к тому же с Томчей, на прибранном дворе, перед побеленным домом, он скривился. На его тонких, морщинистых губах заиграла странная, ироническая улыбка, открывшая уже полусгнившие зубы. Софка похолодела.

Томча радостно побежал в дом, чтобы приготовиться к встрече тестя в горнице. Софка поджидала отца, словно окаменев. Ее так взволновала его улыбка, что у нее не было сил двинуться с места. В этой улыбке она угадала язвительность, злость и насмешку над ней, Софкой, — вот, мол, получила мужа, собственный дом и раздобрела; и над ее мужем Томчей, — вишь, как увивается! Софке был ясен смысл этой улыбки: «О! Глядите-ка, как зажили, как устроились! А я хожу без гроша за душой. Мы с матерью не нужны, нас позабыли!» И тут Софке пришло в голову, что, может быть, родители давно сидят без денег; со страхом поджидая отца, она укоряла себя: как это она не подумала раньше и тайком не посылала деньги, причем не отцу, а матери, чтобы он не чувствовал себя оскорбленным. Тогда бы он не пришел сюда таким сердитым. Но свекровь прервала течение ее мыслей. Она выбежала к эфенди Мите и, опередив Софку, вытирая об юбку руки, выпачканные в муке, с искренней радостью стала его приветствовать.

— О сват, дорожку пшеничкой посыплю по такому случаю!

Софка услышала, что отец, заметив неподвижность дочери, ответил с иронией:

— Эх, неужто вам так хочется видеть нас? — Он подчеркнул «нас», едва сдерживая злость и обиду. И чтобы как-то замять сказанное, стал чистить штаны и башмаки, которые он якобы запачкал, проходя через ворота и по двору, а на самом деле, чтобы чем-то занять руки, скрыть свою все накипавшую ярость.

— Как здоровье, папенька? — приветствовала отца Софка, подходя к его руке.

Он поцеловал ее, коснувшись губами ее лба в том месте, где начинался пробор.

— Хорошо, детка! — ответил отец с обидой в голосе.

Но, осмотревшись и заметив, насколько дом стал лучше, а двор просторнее, он как бы спохватился, — ему и раньше было не по себе, а уж тем более теперь, когда он должен был распинаться перед ними. А потому, чтобы сразу внести ясность, он коротко спросил Софку:

— Где Томча? У меня к нему разговор!

И, не дожидаясь ответа, направился прямо к нему Софка прошла в свою комнату. Но не могла найти себе места. Сама не зная почему, она вдруг начала дрожать. Внезапно ее обуял смертельный страх от предчувствия ужасного неминуемого несчастья. И в самом деле, она тут же услышала, как отец, не дожидаясь традиционного угощения, приготовленного для него в большой горнице, не пожелав даже сесть, несмотря на усиленные приглашения Томчи, в ярости и бешенстве, что он, сам эфенди Мита, вынужден терпеть такое унижение, глухим свистящим голосом стал толковать о чем-то Томче, на что тот простодушно, но удивленно отвечал:

— Я, право, не знаю, отец, не знаю ни о каких деньгах!

Причем эти слова не означали отказа дать деньги, просто Томча, как ребенок, которого напрасно обвинили, пытался оправдаться.

— Деньги! — услышала Софка восклицание отца, вылетевшее вместе с брызнувшей слюной.

И злился он не потому, что тот отказывался, не хотел давать денег, а потому, что все они, и Софка, и этот так называемый зять, мальчишка, довели его до того, что он просит, да еще у них, деньги!.. Софку резануло по сердцу, когда она услышала, как отец, совершенно потеряв голову и, должно быть, нагнувшись над Томчей, готовый его ударить, заорал:

— Неужели ты думаешь, что, если бы этот, как его, ну, твой отец (он не хотел даже имени его поминать!), не пообещал мне денег, я бы отдал свою дочь за такого сопляка?

И в том, как он это сказал, было столько презрения, словно перед ним какая-то мразь или пакость, до которой и ногой противно дотронуться. Томча пошатнулся, съежился, и из груди его вырвался страшный, угрожающий вопль:

— Отец, что ты? Не может такого быть!

— Может! — продолжал эфенди Мита в еще большей ярости, совершенно не владея собой. — Если бы он не обещал мне денег, да еще каких, разве я бы отдал свою дочь, свое дитя, тебе, всем вам? Да кто ты такой? Что ты такое? Мужик, холуй, и больше ничего! И теперь ты хочешь меня…

Не успела Софка опомниться, как Томча был возле нее. Он был неузнаваем. Челюсть его так дрожала, что он ничего не мог выговорить; не зная, куда деть руки, он бил себя по ногам.