Душа и тело

В тот судьбоносный момент, когда твой привычный мир лежит в развалинах, когда у тебя в душе безраздельно властвует безжизненная тьма, в черных недрах которой скрываются твои персональные демоны, когда окружающие тебя люди внезапно превращаются в бесплотные тени прошлого, ты непроизвольно учишься смотреть на вещи совершенно иначе и постепенно постигаешь сложные навыки равнодушного восприятия суровой действительности. Нечто подобное произошло и со мной: первая ночь, проведенная в Хорнебурге, помогла мне радикально переосмыслить всю свою предыдущую жизнь. Здесь почти ничего не напоминало о Йенсе: судя по всему, Хайнц Майстер организовал в помещении генеральную чистку и безжалостно избавился от большей части обстановки, оставив в моем распоряжении только жизненно необходимые предметы мебели и элементарные бытовые приборы. Старая раскладушка с провалившимся матрацем, не менее архаичный электрочайник со сломанной кнопкой отключения и покрытая толстым слоем пригоревшей пищи плитка, чье советское происхождение вкупе с преклонным возрастом заставляли задуматься, а не является ли сей бесценный раритет военным трофеем времен Второй Мировой. Даже те самые одеяла, два года назад купленные мною в Реклингхаузене и успешно согревавшие Йенса в зимнюю стужу, бесследно исчезли, в результате чего я вынуждена была несколько дней укрываться собственной курткой, пока меня не осенило гениальное решение наведаться в Красный Крест и за сущие копейки разжиться там парой теплых пледов, остро пахнущих дезинфектором. Принимая во внимание, что прежде я сама регулярно выступала в роли щедрого благотворителя, смена декораций изрядно озадачила тамошних работников: видеть, как бледная, изможденная и периодически покашливающая в кулак Беата Штайнбах увлеченно роется в застиранном барахле, было настолько удивительно и необычно, что персонал фонда с трудом сдерживал эмоции. Я была собрана и молчалива, на моем лице не отражалось ни малейших признаков смущения, а мрачная целеустремленность в моих глазах разом заставила потрясенных сотрудников прикусить язычки. Уверена, что не менее экзотично я выглядела, когда со здоровенным мешком наперевес пешим ходом топала по обочине в Хорнебург: мимо проносились знакомые автомобили моих недавних друзей, но водители коллективно делали вид, что не замечают медленно бредущей вдоль трассы фигуры, а уж о том, чтобы меня подвезти, естественно, ни шло и речи. Так что свое новое жилье я с горем пополам обустроила своими силами, и данное обстоятельство позволило мне в полной мере осознать, что у меня имеются неплохие шансы на выживание в этой жестокой реальности.

Похороны Йенса я посетила главным образом для того, чтобы продемонстрировать всем собравшимся абсолютное отсутствие раскаяния. Я больше не подвергала сомнениям последние откровения Йенса, и смерть его физического тела означала лишь долгожданную свободу разума. На кладбище Ор-Эркеншвика хоронили некоего Йенса Беккера, того, кто мог бы вырасти совсем другим человеком и прожить совсем другую жизнь, если бы в раннем детстве случайно не оказался носителем чужого сознания, поэтому выставленный в капелле гроб не вызвал у меня горьких слез. Этот Йенс фактически умер сорок пять лет назад, и оплакивать его было уже достаточно поздно. А тот Йенс, рядом с которым мне было комфортно даже просто молчать, с которым мы до последнего дня толком и не разговаривали, хотя и виделись чуть ли каждый день, надеюсь, он получил то, о чем мечтал – возможность вернуться в свое измерение, где ему больше не придется ломать себя ради маскировки под местного жителя. Вот почему мои глаза были сухими, осанка прямой, а мысли светлыми.

На церемонии прощания, куда меня никто не звал, но откуда никто и не выгнал, я впервые увидела родственников Йенса, вопреки моим предположениям, явно не поскупившихся на организацию погребения. Будучи приблизительно в курсе, в какую сумму обходятся в Германии похоронные расходы, я была уверена, что с учетом натянутых взаимоотношений в семействе Беккер, Йенса проводят в мир иной по самому дешевому разряду, а в самом худшем случае и вовсе решат сэкономить и прибегнут к услугам похоронных дискаунтеров, за довольно небольшую плату вывозящих тела в Чехию для анонимного захоронения в братской могиле. Однако, господа Беккеры меня бесконечно удивили, и мне оставалось лишь строить догадки, что заставило семью столь ощутимо потратиться на церемонию. Насколько мне было известно, наследовать за Йенсом кроме долгов, в принципе, было нечего, а особой любовью родственников он не пользовался. Да, безутешной скорби на лицах я не заметила, но среди немцев это и не было особо принято, зато пастор прочел длинную, пафосную и далеко не бесплатную речь, представившую покойного замечательным человеком, в капелле звучала традиционная органная музыка, а гроб был усыпан алыми розами – одним словом, не знай я всей подоплеки и глядя на церемонию со стороны, мне было и в голове ни взбрело, что хоронят «паршивую овцу», на протяжении многих лет отравлявшую существование множеству хороших людей.