Душа Японии

Продавец трубок рассказал нам свою повесть. Его жена умерла два месяца после рождения ребенка. Умирая, она сказала ему: «Прошу тебя: пусть в течение целых трех лет со дня моей смерти ребенок не расстается с моей тенью; пусть мой “ихаи” всегда будет с ним, чтобы я могла по-прежнему окружать его постоянной заботой, кормить его грудью; ведь ты знаешь, что ему нужно материнское молоко целых три года. Молю тебя, помни мою последнюю просьбу».

Но когда мать умерла, отец не мог больше заниматься обычной работой и нянчить ребенка, требующего днем и ночью неустанной заботы; и он был слишком беден, чтобы нанять для мальчика няньку. Тогда он стал продавать камышовые трубки. Это давало ему возможность зарабатывать немного денег, не разлучаясь ни минуты с ребенком. Но у него не было средств покупать молока, и он больше года вскармливал мальчугана рисовой кашей с сиропом.

Я сказал, что ребенок выглядит очень здоровым, несмотря на то что лишен молока.

— Это потому, — ответил Маниемон с убеждением, даже с оттенком упрека, — что покойная мать его кормит; он молока получает довольно.

И мальчик улыбнулся тихой улыбкой, будто его коснулась нежная ласка из царства теней...

ХАРУ

Хару, воспитанная в родительском доме по обычаям старины, была воплощением самого чудного, самого трогательного женского типа в мире. Простота сердечная, естественная прелесть в обращении, послушание и чувство долга — результаты этого воспитания — только в Японии развиваются до такого совершенства; в каждом другом обществе, кроме древнеяпонского, эти черты были бы слишком возвышены и утончены.

К суровой современной жизни воспитание это плохо подготовляло. Девушке высшего круга прививали чувство полной зависимости от мужа, ее учили скрывать и ревность, и гнев, и печаль, даже если бы был повод к тому; ей внушали, что только кротостью следует побеждать все недостатки супруга. Словом, от нее требовали почти сверхчеловеческого совершенства и, хотя бы с внешней стороны, полного самоотречения.

Все это было бы возможно в совместной жизни с мужем равным ей, чутким и нежным, способным проникать в ее душу, никогда не оскорбляя ее.

Но Хару по происхождению стояла гораздо выше своего супруга и была слишком хороша для него, не способного понять ее должным образом. Они по воле родителей женились очень рано и сначала были бедны; но условия их жизни скоро изменились к лучшему благодаря способностям мужа. Подчас Хару казалось, что любил он сильнее, когда они были беднее; а женщина в таких случаях редко ошибается...

Она продолжала шить его одежду, и он всегда восхвалял ее умение. Все его желания она исполняла в точности; утром помогала ему одеваться, а вечером раздевала его. В их прелестном родном уголке она создавала покой и уютность; неизменно улыбаясь, она прощалась с ним утром, встречала его вечером; она с безукоризненной любезностью принимала его друзей и вела хозяйство удивительно бережливо, редко требуя к себе дорогого внимания. Но он и сам ничего не жалел для нее; богатая и изящная одежда, как серебристые крылья бабочки, всегда украшали ее стройный стан. Часто он брал ее с собою в театр, на прогулки, — туда, где весной цветут вишневые деревья, летом ярко блестят светлячки, а осенью пурпуром окрашиваются кленовые листья. То они уезжали на целый день в Майко, на берег моря, где гибкие сосны склоняются, будто девушки в пляске; то проводили вечернее время в Киёмидзу, в старинном загородном доме, где все кажется далекой, туманною грезой; где лес отдыхает в тени, и, журча, вытекает из ущелья горы ручеек, холодный, прозрачный; где слышатся ласково-грустные звуки невидимых флейт, так дивно поющих старинную песнь, в которой сливаются мир и печаль, как отблеск вечерней зари сливается с далью небес...

За исключением этих маленьких развлечений Хару редко выходила из дома. Их немногие родственники жили далеко от них, в других провинциях, так что в гости ей случалось редко ходить. Она любила свой дом, любила расставлять цветы в нишах перед статуями богов, украшать комнаты, кормить ручных золотых рыбок в бассейне.

Еще не появлялось дитя, которое внесло бы в их жизнь новую радость или новое горе.

Несмотря на головной убор замужней женщины и умение во всех домашних делах, Хару выглядела как девочка, наивна была, как дитя. А между тем в серьезных делах ее муж снисходил до того, что спрашивал ее совета. Ее сердце судило, быть может, вернее головки; но, руководил ли ею инстинкт или разум, — ее совет всегда был хорош.