Душа снаружи (СИ)

А раньше я отмахивался обеими руками, считая, что это первые признаки фамильного безумия. Ведь с самого детства я видел столько… И не только видел, но и делал самолично. Что же, пора признать существование «не здесь». И то, что со мной что-то не так. «Не здесь» и «не так», прекрасные определения! Но других у меня нет. Конечно, все еще остается шанс, что крыша у меня всю жизнь подтекала и наконец обрушилась, но я решил сбросить этот вариант со счетов. Куда интереснее было спросить Ржавого о… Да обо всем. Но я по-прежнему не мог сформулировать ни одного вопроса.

− Э нет, брат, − вдруг произнес он, хотя я все еще молчал. − Не мог ни один из тех славных ребят помочь мне, никак нет. Ты один такой, впервые за много лет. Я нечасто встречал наших… Нас вообще мало, брат, знаешь. Очень мало.

− Нас — это кого? − удивленно переспросил я. − Бинарных, что ли?

Ржавый усмехнулся и неожиданно положил мне руку в аккурат на солнечное сплетение. Прикосновение было почти неощутимо, я почувствовал лишь легкий разряд тока и теплоту. Которая затем усилилась, окутала все мое тело, и внезапно я почувствовал себя живым и цельным. Даже находясь здесь, в бессознанке. Внезапно мне захотелось броситься к нему и сжать его руками изо всех сил. Я искал это ощущение, искал всю жизнь. Искал, не оставаясь один по ночам, пытаясь раствориться то в одном, то в другом человеке. Но это не было очередным желанием моего дурацкого тела, совсем нет.

− Твоя песня, та, которая про души, − наконец, до меня начало доходить. — Это было про тебя! Та толпа, она так тянулась к тебе.

− Да, брат. Мы всегда светим им, как маяки в непроглядной ночи… И они как корабли мчатся к нам, мчатся наперегонки, обгоняя друга. И бьются о скалы на пути к нам, сталкиваются друг с другом и идут на дно. Тонут, продолжая протягивать руку к свету.

− Вообще-то, маяки светят кораблям, чтобы они не…

− Неважно, брат, неважно. − Лысый философ пожал плечами. − Главное, суть ты ухватил.

Почему-то от очередного его неверного сравнения хотелось зарыться лицом в землю. От безысходности. От несправедливости мира. Вот жил же человек, сочинял песни свои странненькие, но красивые. И люди слетались к нему, как яхты к огню, и были счастливы как грибы в своем лесу, тьфу… А потом его застрелили из-за какой-то паршивой пивной банки. А если бы этого не случилось, он бы прославился, стал знаменитым, а потом у него начался бы творческий кризис, и безумные фанаты рвали бы его на части, и в итоге он бы сторчался от отчаяния и одиночества, уж я-то эту породу знаю.

А он еще и говорит, что и я его роду-племени, и в глубине души я знаю, что это правда, ведь я как магнит, притягивающий разного рода отморозков, желающих либо трахнуть меня, либо избить, либо и то, и другое. А хороших людей, что я встречаю на пути, я неизбежно делаю несчастными, ведь им так жаль меня, а я ненавижу жалость, но все равно вызываю ее, и они невольно привязываются ко мне, как ко всякому, кого спасают. Потому что таковы они, хорошие люди. А я не могу ничего дать им в ответ. И неизбежно сбегаю, как только могу.

Я почти полюбил и Шу и Уле за время, проведенное в этом городе. Но я понимал, что настанет время и я сбегу и от них. И буду ненавидеть себя за это. Потому что они тоже хорошие люди. А мне лучше держаться подонков.

Ржавый убрал руку с моей груди и переложил на плечо, стиснув его. На этот раз прикосновение было вполне ощутимым.

− Нет, брат, − сказал он. − Не нужно. А то ты возьмешь и решишь остаться тут. Нельзя так, брат. Нельзя доводить себя…

− А не все ли равно? − я забыл удивиться чтению мыслей. Впрочем, мне часто говорили, что я думаю слишком громко. − Я заколебался. Охренеть как заколебался бежать от того, что все равно прикончит меня, рано или поздно.

− Тебя прикончит жизнь, как и всех. Когда придет время. Но не оставляй мир с оборванными песнями. Так нельзя, брат. Нельзя, понимаешь? − Ржавый наклонился, заглядывая мне в лицо. Он выше меня больше чем на голову, так что ему пришлось сильно нагнуться, и каждое его слово внушительно, весомо. Если не вдумываться, конечно.

− Мои песни еще не написаны, − возразил я, но уже без былой уверенности. Темные глаза его были как космос, что всматривается в тебя. Сложно противостоять. Сложно не верить. И когда он говорит, что не написанные песни еще хуже оборванных, я опять знаю, что он абсолютно прав. А еще, что совсем скоро нам придется расставаться. Мне не хотелось этого. Было страшно оставаться одному в этом тумане. И еще страшнее просыпаться от забвения.

Крепко обхватываю его за талию, прижимаюсь лицом к его груди. Буквально на мгновение чувствую его ауру. Пресловутую душу снаружи. А еще через секунду уже открываю глаза в больнице, к лицу прижата мокрая насквозь подушка. Чья-то рука успокаивающе гладит по плечу. Очередной хороший человек, которому жаль вот это вот припадочное нелепое создание. Все как обычно. Но я уже давно не позволял себе так расклеиваться. Хватит, соберись-ка, Эсси. Тебе нужно подкопить сил для побега.