Душа убийцы — 2

— Пигмалион с шишкой на черепе! — слышу я хамское. — Чумазый создатель! Правду говорят, что ты — чокнутый!

Да, это — Стас. Я хватаю Афродиту за руль и выкатываю.

Он догоняет. Бьет меня по плечу:

— Обкатка — не депо полоумных механиков! Здесь нужны ноги кроссмена.

— Она-сс не для вас-сс, мотогонщик! — сдержано я возражаю. Откуда вдруг выскочило старорежимное «-сс», и сам не пойму. Но зато столько твердости оно придает! — Вам ее в жизни-сс не укротить-сс! Вы слишком грубы для дамы-сс!

— Для дамы? Все дамы мира, мальчишка, пасуют перед мужчиной с хлыстом! Все дамы мира-сс!

Он прямо-таки исходит слюной, высвистывая свое вторичное «-сс»! Столько злости, столько напора — будто совершенно иное он имеет в виду. И я не мог не откликнуться на это совершенно иное:

— Ты заключил это, когда возил е е на заднем сиденье?

— Дня тебя же старался, мальчишка! — как он вдруг заорет! — Тебе же глаза раскрывал! Этой дурище не важно, с кем ездить, была бы стальная нога, стальная рука, гибкий хлыст! Хорош же ты был со своей сиренью!

Для меня же старался? Я не верил ушам. С другой стороны, зачем ему Стелла. Зачем моя девушка, когда он в своих путается, числит под номерами? Неуверенно возражаю:

— О ком ты, парниша? Я лично толкую об Афродите!

— Так и я тоже о ней! — вопит он зарезанно. — Твоя Афродита — не она, а оно, железо, не более! Гибкий хлыст, стальная рука, стальная нога — и все дела, паренек!

А я все думал о том, что болтал он о Стелле. В этих словах кое-что было. Неужели для меня же старался?

И тут меня будто бы кто подтолкнул. Я прикусил свой язык. Я был рядом с той, кто — «железо, не более»! Я увидел! Услыхав оскорбления Стаса, Афродита бросила взгляд на меня. Взгляд лукавый и со значением. Мол, не связывайся, брось его, мол!

И я не стал связываться. Оставив ее, я вернулся к двери. Я раскрыл двери и так их оставил. Зачем? Не знаю, я действовал по наитию: обратный въезд Афродите был обеспечен. Затем вытянул краскопульт из руки Стаса, почему-то сразу разжавшейся, и вбил его под правую дверь. То ли чтобы было покрепче, то ли чтобы заякорить краскопульт… Да-да, я действовал, отвечая неким призывам, исходящим ко мне от… да-да, Афродиты!

А Стас… О-о, этот Стас!

Он похлопал ее по месту ниже седла (она это позволила). Он назвал ее деткой (послышалось фырканье). Он взял ее за белые ручки (она склонила головку к нему). Он ее вывел на трассу.

Я все же засомневался. Стал догонять, отдирать эти грубые лапты с беленьких, вымытых ручек.

— Отзын-нь! — он заорал.

Тут Афродита громко, предупреждающе подхрапнула. Я отшатнулся:

— Эй, Стас! Так с ней нельзя!

— Ты, детка, впрямь спятил? С кем это — с ней? — одолел он грохот мотора. И в этот момент руль выкрутился из его рук. Афродита отъехала и, коротко разогнавшись, поддала Стаса под зад. Зад вслед за ним взлетел в облака, а Афродита умчалась.

— Пигмалион с шишкой на черепе! — заорал он, взлетая. — Зачем ткнул кик-стартер задней ногой?

«Пусть себе полетает! — решил я промолчать. — Кто это ткнул кик-стартер задней ногой?»

— Трахнутый! — ругался он, возвращаясь. — Тебя следует познакомить со стоящей женщиной, понимающей кое в чем и суровой! Чтобы не трепался насчет мнимых новых дурищ!

«С женщиной? Я не против! Но не надо — суровой!»

— Чтобы вышибла сиреневую дурь из тебя! — кричал он с земли зло и разнузданно. — Ты был жалок со своим букетом сирени! Женщины, а равно и техника, хлыст а-ба-жа-ют!

Я продолжал хохотать. Но смех мой терял в убедительности. «При чем здесь сирень? Чтоб меня видели с букетом сирени?» Чем громче я хохотал, тем больше ощущалась в моем смехе натуга. «Чтоб когда-нибудь кто-нибудь мог меня видеть с сиренью? Нет, никто, никогда и нигде не мог меня видеть с букетом сирени!»

Я хватал себя за бока, я давился и кашлял от смеха. Нет, он не мог меня видеть с сиренью! Было темно, и этот букетик я кинул в окошко. Никто, никто не видел меня, и даже Стелла не видела, когда я подкидывал этот букетик.

— Букетом заманивал эту дурищу? Он так и втерся в пространство между нашими энергичными животами — какая точность, маэстро! Мы смеялись над этим как дети!

Смех из меня вышел, как газ из воздушного шара. До сих пор простить себе не могу, что просипел в тот момент. Да, в тот момент я просипел:

— Слушай, Стас, но ты говорил, что мне глаза раскрывал? Что для меня же старался! Так зачем ж смеялся с ней?.. Надо мной?

Есть во мне дурацкое свойство: все думаю, что относятся ко мне хорошо. Вот они делают пакость, а мне все кажется, что до конца не дойдут. Что спохватятся, спросят себя: за что мы его? Дурацкое свойство, ох же дурацкое!

Вот спросил его и тут же понял: ну, я и дурак! Потому что, пожалуй, никогда раньше не видел, чтобы так менялось лицо. Даже челюсть у него отвалилась: так удивился. А затем этак ехидненько начинает хихикать: хии… хии… хии… Словно вытягивает старый гвоздь низ ссохлой доски.

— Я, котик, так для тебя постарался (и опять клещами за гвоздь: хии… хии…) — что до сих пор я… болит!