Душа убийцы (сборник)

Всякий глубокий писатель, проникающий внутрь, способен, нa мой взгляд, создать три полнокровных характера: свой, своей возлюбленной женщины (женское дополнение) и злейшего врага своего (дополнение антиподом)… Врагов, как и тем более женщин, может быть встречено множество, однако же все они — различные проявления одного и того же. А именно: того, в чем особенно остро нуждается автор!

Спорно?

Пусть так!

Зато красиво-то как: Троица, триединство индуистских Богов!.. Сам закон Бытия в этом спорном посыле!

Александр Жулин

Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».

ДЕЛАЙ КЛОУНА… из меня

Рассказ

Не высовывайся из дома, ублюдок! — голос был быстрый — и хриплый, нахальный, — никак не советую! — и тут же гудки.

Он посмотрел на свое отражение в зеркале: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем,

крепкие славянские скулы, чуть вздернутый нос и, если опустить копчики губ, волевой, твердый рот, и, если сжать брови, сумрачный взгляд исподлобья, и тогда все лице — цельнолитое, светло-чугунное… вот только… вот только золотой завиток у виска!

Послюиил, попридержал жесткой ладонью.

«Видaли таких!» — бросил трубку с размаху. Как припечатал.

А вечер был солнечный, тихий. На улицах города маячили люди, истомленные зноем. На лицах было написано многое, все, что угодно, кроме угроз.

Он соскочил с подоконника. Как случился этот звонок?

Муж?

— Ох, Бо, — говорила она. — Ты забываешь, что есть еще один человек!

— Плевать! Будет путаться под погами — смету!

— Мокрое дело? — поинтересовалась она. — Была неслабая практика?

— Плевать!

— Ох, детка, — сказала она.

Он замолчал. Она это умела блестяще: уничтожать одним словом.

— Запомни, — проговорил, стараясь ва нее ве смотреть, — я давно уж не детка! Характер торчит из меня, как

железная палка, это все говорят! Сказал: можешь забыть,

значит…

— Но как? — перебила она. — Стрихнин? Цианистый калий?

Покачивая ногой, закинутой за ногу, па самых кончиках пальцев она удерживала его широкую шлепанцу. Шлепанца, как маятник, болталась туда и сюда. Он не мог отвести взгляд от ноги в черном ажурном чулке, от ступни с высоким, как арка, подъемом, столь крохотной в этой огромной стоптанной тапище.

Шлепанца шмякнулась на пол.

— Если кто-то мешает мне, я устраняю препятствие!

— Мышьяк внутрь эклера! — вскричала она. — У меня есть знакомая в стоматологической поликлинике!

Он смотрел на ступню, на проблески фиолетового лака через черныЙ чулочный узор, он готов был броситься на колени, целовать эти оформленные ноготки; не желая сдаваться, он проворчал совсем по-ковбойски:

— Мужчина — охотник прежде всего! Я тебя отловил — и не намерен делиться!

— А вот еще — яд кураре. Достаем турпутевку на Кубу, оттуда плывем на матрацах к индейцам!.. Но постой!.. Яд, кажется, действует только при непосредственном введении в кровь. Может, незаметный укол?

— Удар кулака!

И тогда она предупредила его об опасности. Учти, человек этот непредсказуем, говорила она. Не вздумай с ним связываться, говорила она. Думаешь, он станет биться с тобой в одиночку?

— Ха! Значит, он — трус?

Нахмурившись, она думала о чем-то своем. Оранжевый солнечный диск, вкатившись в окно, окружил ее профиль медным сиянием. Он не любил, когда она уносилась в мыслях куда-то, где его не было. Куда, в общем-то, де допускали. Он дожидался волны бешенства, той сладкой волны, которая рождается вдруг из ничего и творит чудеса. В отношениях с ней до этого не доходило еще. И тем томительнее тянулись мгновенья.

— Нет, — печально сказала она, — пожалуй, не трус. Я, Бо, не хочу столкновения… Умоляю!

Она повернулась к нему. Солнце, вырвавшись из-за нее, плеснуло в глаза алым расплавом. Он отстранился. А вновь взглянув, увидел ее под каким-то другим, и з в и н я ю щ и м углом зрения. В конце концов, она чисто по-женски тревожится за него, это можно простить. Ярость медленно отпускала его.

— Пусть только не попадается под руку! — пробурчал напоследок.

И вот этот звонок. Звонок в решающий день. В решающие минуты! Откуда пронюхал? Что заготавил?

Солнечный вечер. Каменный дом. По квартире, что на шестом этаже, бродит парень девятнадцати лет: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем, и, если опустить кончики губ, волевой твердый рот, и, если сжать брови — сумрачный взгляд исподлобья.