Душа убийцы (сборник)

Стас вздрогнул. Приценивающе посмотрел на нее — так, будто меня здесь и не было. И неожиданно неловко, тяжело повернулся. Ничего не сказав, не оглянулся — пошел прочь, загребая по-ковбойски носками.

Что-то щелкнуло, хрястнуло. Это челюсть моя отвалилась. Чтобы Стас так просто взял и ушел? А обмен взглядами между ними? Гордость не позволяла накинуться на Стеллу с расспросами, а когда я узнал продолжение намекающей Стеллиной фразы (много позже, из глуповато-похабного анекдота о том, как в рифму отделывался от посетителей экскурсовод зоопарка: а теперь идите на …), меня больше всего поразил не цинизм, а отчаянность этой пичуги: ведь непредсказуемый Стас мог в ответ выкинуть что угодно и в этом же роде, мог и ударить, и пустить что-нибудь тяжелое в ход — из песни слова не выкинешь, иначе это был бы не Стас (и была бы не Стелла).

А этот момент в голове не уложилось только одно: почему покорился?

Ласковые пальцы пробрались по плечам к шее — я и растаял, но и надулся: что это за сговор у меня за спиной?

Она забежала, заглянула в лицо. Я отвел глаза в сторону. Она опять выскочила, веселая и шкодливая. Я не выдержал, рассмеялся. Она прыгнула на меня, повисла на шее, болтая ногами. Пятясь, я отступал внутрь мастерской, не отрываясь от сильных, упругих губ. А войдя, сразу повалился назад, на спину.

Пол, земляной, присыпанный от влаги опилками,мягко принял меня. Стелла была в дорогих, со множеством

иностранных наклеек вельветовых джынсах. Я помнил об этом и осторожно придерживал ее на себе; она же зачем-то пыталась соскользнуть в сторону, вбюк. Наконец она открыла глаза, губы наши отклеились.Из-под коротких, но очень густо растущих ресниц выполз затуманенный взгляд, Вот

он заострился. По лицу еле заметно пробежала гримаска испуга.

— Почку застудишь! — шепнула она и быстрым движением просунула под меня узкую руку.

Сердце растеклось от забавной заботы, я опять потянулся к губам, но лицо ее, голова ушли вниз вслед за рукой, утепляющей мою поясницу.

— Подожди, — послышалось глуховато, — она нам мешает.

—Афродита! Так смотрит…

Я искоса глянул: в позе мотоциклетки, отвернувшей от нас фару и руль, и впрямь проступало беспокойное недовольство.

— И ворота! — напомнила Стелла, когда я выкатывал упирающуюся Афродиту проветриться.

Ликующая надежда и тревожное ожидание раздирали меня. Наконец! Неужели? Да, произойдет несомненно!

Лихим ударом выбив краскопульт из-под заклиненной двери, я замкнул наше убежище. Столь же лихо мазнул пятерней по выключателю: лампа вспыхнула.

— Не надо! — послышался голос, показавшийся незнакомым.

Я глянул и тут же отвел глаза: Стелла (мне показалось —дрожащая) сидела в углу на топчане. Она была в моем рабочем халате, под ним ничего не было — я понял это пронзительно.

— Иди ко мне!— услышал оттуда.

Что-то во мне дрогнуло, ухнуло, обвалилось. Я сделал шаг на обмякших ногах и, споткнувшись, упал. Шмякнулся, дери его в гвозди, зашиб локоть, коленку!..

Если бы она хмыкнула, если бы кашлянула, что-то сказала — не знаю, что бы случилось со мной! Но она промолчала. Будто и не было этого грохота, этого дурацкого возгласа («Дери его в гвозди!»), которым я защитился, словно не было ничего: она терпеливо ждала!

И я вошел в нее — плотно и распирающе. А она — горячее тельце — раскидывалась подо мной и вертелась, как червячок под неловкими пальцами, натягивающими его на крючок. Я был больше ее, она металась и вскрикивала и поощряла меня, и с тем большим упорным садизмом я терзал и терзал ее, расширяя и углубляя, и все громче стонала она, разжигая этим меня, и вдруг напряжение, ставшее невыносимым, лопнуло… Так и не понял: было ей хорошо?

В мастерской царил кавардак. Непостижимо, что может натворить женщина за мгновенья хозяйничанья!

Повсюду валялась одежда, на голой земле распластался поднос со стаканами, в одном из них дрожала петля кипятильника, а на раскладном рыболовном стульчике стояла консервная банка с толстой свечой. Свеча, точно роскошная, вольная женщина, опиралась на зазубренный край, воск капал на матерчатое сиденье, а от колыхания пламени на стенах ожили тени.

Вот пламя выгнулось, и кошка с ушами торчком, вытянув длинную спину, хипдно прицелилась в нашу сторону. А на другой стене таился шпион. Острый нос, козлиная борода, плоская кепка.

Стелла слушала вполуха меня. Счастливый, я порол всякую дичь, она молча лежала, положив голову мне на плечо. Может быть, я в принципе не о том говорил? Может быть, в такие минуты положено говорить что-то особое?

— Почему он послушал тебя и ушел? — ни с того ни с сего вырвалось у меня, и тут же во мне все напряглось.

Но она не ответила. Наставив карманное зеркальце, искоса смотрела в него, и заскребло на душе: вспомнилось, как разглядывал себя в зеркальце Стае. Приподнняв голову, я увидел в гладком блестящем прямоугольнике бровь вразлет, из-под которой выглядывал глаз, казавшийся живущим отдельно — как птенчик в гнезде.

— Нет, ты ответь! Он такой неподатливый, а тут р-раз! — и отчалил без звука!

И вновь она не ответила. Закусив нижнюю губу, изучала прыщик на подбородке.