Два человека

— Пожалуй, верно, — согласилась Сима. — Если не хочет отдавать в детдом, пускай сама перебирается в город.

Валька больше не слушал. Ему хотелось вскочить, но от радости он неожиданно совсем ослабел и не мог даже встать.

— Где Джульбарс? — спросил он тетю Лизу.

— Спит у плиты.

Валька улыбнулся и подумал, как хорошо бы тихонько встать из-за стола, забраться в темный закуток, прижать к себе теплого, мягкого, сонного щенка и вместе с ним уснуть. А они пусть громко спорят. Пусть будет так светло.

Он выпрямился, но голова качнулась и сама стала клониться к тете Лизе и провалилась в прохладную, мягкую ее руку. В это время кто-то стал ломать во двора калитку, а потом тети Лизину дверь. Это было на самом деле, потому что все повскакали из-за стола.

Ленка побежала в сени, а вместо нее на пороге появилась Варвара Ивановна.

— Чтоб ты пропал! — закричала бабушка и перекрестилась. — Насилу нашла окаянного!

Она подлетела к столу и начала кричать, ни на кого не глядя. Глаза у нее слезились, и она все время вытирала их концами черного платка. Она ругала Вальку, Ксюшу, тетю Лизу и опять Вальку, припомнив все, в чем только он ни провинился с первого дня по сегодняшний.

Валька слушал и почему-то не испытывал тоски, как всегда. Даже наоборот — в первый раз он находил, что бабушка совершенно права — она ведь беспокоилась: скоро ночь, а его еще дома нет; конечно, это безобразие. Он только боялся, что от ее крика проснется Джульбарс, выбежит из своего угла, и Варвара Ивановна начнет спрашивать: чей пес да откуда?

Валька повернулся к плите. Голова закружилась. Он положил ее на руки и слушал. Варвара Ивановна то ругалась, то причитала — какого она страху наелась, покуда искала его, окаянного; и что он не дитё и не человек, а ирод; что душу у нее по ниточке вымотал выдумками своими — то в мамки к посторонним детям нанялся, то старца какого-то в лесу выискал, а теперь прилип к слепому, и уж никакой жизни не стало!

После каждой фразы Варвара Ивановна заключала: «А я ему — ни в грош! Все по чужим людям, все для чужих!»

Она вдруг умолкла, перекрестилась еще раз и села. Тетя Лиза принялась успокаивать ее.

Валька смотрел, как открываются и закрываются рты, а слов не слышал. «Отчего это?» — подумал он и заметил, что бабушка и тетя Лиза расплываются кругами. Постепенно они исчезли, и тогда страшно громко стали гудеть их голоса.

* * *

На блеклых обоях, знакомых Вальке до отвращения, сдвигались узоры. Кто-то переделывал их не спеша. Сначала были какие-то лошадиные головы, потом трава, потом волокнистые облака, а теперь птицы, птицы, птицы.

Большое удовольствие, оказывается, засыпать днем! Глаза закрываются сами медленно, медленно, как темные занавески. По ту сторону занавесок шевелятся какие-то мягкие, пухлые глыбы. Сперва их много, и вдруг остается одна, и эта одна незаметно толстеет, а потом вдруг страшно быстро начинает худеть и… опять вдруг превращается в катушку. Катушкино тело начинает вытягиваться, и тянется оно, тянется, пока не станет как волос. Волос висит перед самым носом, вздрагивает и с ужасной быстротой распухает в шар. И снова мягко шевелятся темные глыбы. Одна задвигается за другую с таким шумом, как будто идет мелкий дождь. Потом они толкают друг друга и разбредаются в разные стороны, и Валька проваливается между ними и уплывает куда-то туда…

Ему долго и мучительно снилась Пелагея. Она стояла посреди комнаты, подняв руку к потолку, и хватала электрическую лампочку. Схватила наконец и потащила ее вниз. Шнур стал тянуться, как резиновый. Пелагея тянула лампочку к Валькиной кровати все ближе и ближе и стала светить ему в лицо. Было больно глазам и жарко.

Валька открыл глаза и сразу зажмурился от солнца. В комнате ― никого. Он сел в кровати и в ту же секунду захотел тысячу вещей сразу: есть, бегать, повидать Ефима, нагрубить Пелагее, пить очень хотел, хотел поцеловать Джульбарса. Хотелось сейчас же побежать в лес, но сначала — сначала к Ефиму. Тут Валька вспомнил ночной спор у Кирюшкиных и так обрадовался, точно все устроилось уже и теперь с Ефимом ничего плохого никогда не случится.

Он весело вскочил и неожиданно для самого себя свалился на постель.

— Вот это да!..

Сколько же он проболел? День, два? Интересно, Клава узнала что-нибудь или нет?

Валька поднялся опять и стал одеваться осторожнее, чтобы снова не упасть. Когда он наконец оделся и, пошатываясь, пошел к буфету, было такое ощущение, как будто его надули воздухом и, если ступишь слишком резко, можно взлететь к потолку.

«Совсем стал дохлый!» — весело подумал Валька. Налил себе молока, отрезал хлеба. Наелся как следует.

Отяжелев, он уже увереннее зашагал во двор. Тут его еще шатнуло раз-другой от свежего воздуха, но это ерунда!. Он не потому остановился — просто надо было понять, что творится вокруг, и привыкнуть. Прежде всего к солнцу, которое не просто светит сверху, как обычно, а со всех сторон, деваться от него некуда. Он стоял и щурился. Теплый воздух приятно шмыгал по лицу.