Два года в Испании. 1937—1939

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Посольство Испанской республики в Париже находилось на тихой аристократической улице. По тротуару гуляли солидные буржуа и с явным неодобрением смотрели на освещенные окна роскошного особняка. Был вечерний час, но к дверям все подходили люди, совсем не похожие на дипломатов. Швейцар отсутствовал. Усталые чиновники давно уже ничему не удивлялись. В испанскую и французскую речь то и дело врывались слова других языков. Посетители были в большинстве своем одеты, как рабочие, и добивались визы настойчиво и страстно. Толклись тут и подозрительные личности, одетые изысканно. Таинственным и многозначительным шепотом они предлагали Испании товары и даже оружие.

У окна, явно нервничая, стоял молодой человек в кепке. Неожиданно он обратился ко мне:

— У меня есть рекомендация профсоюза. Товарищи собрали денег на проезд до границы. Я проходил военную службу. Я хочу сражаться. Фашисты все время наступают. Вы не можете сказать вашим, чтобы они дали мне визу поскорее?

Молодой француз, рабочий завода Рено, принял меня за испанца.

Ждать пришлось недолго. Чиновник вынес мой паспорт и лист бумаги и сказал с оттенком извинения в голосе:

— У нас еще действует старый порядок, когда наши страны не признавали друг друга. В таких случаях виза выдается отдельно, а не ставится в паспорте. Это, конечно, изменится.

На листе роскошной бумаги с гербами и печатями было сказано, что посол просит испанские власти оказывать всяческое содействие советскому гражданину, корреспонденту газеты «Комсомольская правда».

На другой день вечером я ехал на вокзал в тумане, под густо моросившим дождем. Был февраль 1937 года. Париж казался не светло-серым, как обычно, а темным, порой даже черным. Я хотел взглянуть на Собор Парижской богоматери, но забыл об этом.

На подземном перроне была слякоть. Длинный состав скорого поезда уходил на юг. Враждебные и брезгливые взгляды пассажиров первого и второго классов и провожающих их откровенно выражали то же осуждение, которое было на лицах гулявших мимо посольства: ведь у вагонов третьего класса стояли совсем другие люди, рожденные как будто не для дальних скорых поездов. Молодые, радостно взволнованные, они поднимали кулаки в приветствии, которое стало общим в Испании и для военных и для штатских. Женщины плакали, улыбаясь, и говорили: «Воюй хорошо». Обнимались расстающиеся товарищи: «Не посрами профсоюза, старик!» И опять, как в посольстве, сквозь быструю легкую французскую речь пробивались иностранные слова.

Поезд тронулся, раздались нестройные крики, кто-то запел, в окне промелькнули высоко поднятые кулаки.

— Ну вот, наконец и ты едешь в Испанию, — сказал мне Илья Григорьевич Эренбург.

Мимо двери нашего купе проходил пожилой человек с трубкой. Эренбург остановил его:

— Познакомьтесь. Беляев, сотрудник нашего полпредства. — И ему: — Савич в первый раз едет в Испанию.

— Слишком поздно, — сказал Беляев. — Надежды мало. А впрочем… Может быть, как раз вовремя.

Шел седьмой месяц испанской войны. Я не мог заснуть и все пытался себе представить, что я увижу. Представить себе, как выглядит война в Испании, пытались миллионы и миллионы людей во всем мире. Почти полгода я писал в газету только об этом — по статьям, очеркам других корреспондентов, по чужим рассказам. Но это были обрывки, черточки, декларации. Картина не получалась. А что еще мог я вообразить за несколько часов до границы?

И я начал повторять про себя один из самых старых народных испанских «романсов»:

«Утром в день святого Хуана граф Арнальдос поехал на коне на охоту. С соколом на руке он мчался по горам и долам и подскакал к морю. На берегу он увидал корабль. Паруса на нем были из шелка, а мачты из сандалового дерева. На борту стоял моряк и пел песню. Эта песня была так прекрасна, что птицы спускались с поднебесья на корабль, а рыбы поднимались из морской глубины на поверхность, чтобы послушать пение. «Моряк, научи меня своей песне!» — воскликнул Арнальдос. И ему было дано услышать ответ моряка: «Я научу этой песне только того, кто отчалит со мной».

Утром мне показалось, будто на поле выпал снег. Это пока еще робко цвели маленькие миндальные деревья. На юге была уже ранняя весна.

В Перпиньяне, пока, стоя на перроне, мы пили кофе, с поезда сошло большинство пассажиров. На маленькой пограничной станции Сербер чиновник, сидевший в наскоро сколоченной будке, проверил паспорта и заставил нас расписаться в том, что мы переезжаем границу на собственный страх и риск. Фашисты уже несколько раз пытались сбросить бомбы на туннель, соединяющий две страны (туннель, — на французской территории), и французы не желали нести материальной ответственности за возможный ущерб.

Мы сели в старый вагончик, маломощный паровоз посвистел, вагончик дернулся, поезд пошел со скоростью велосипедиста, нырнул в туннель, стало темно, потом забрезжил свет, поезд остановился. Мы были в Испании.

2