Два года в Испании. 1937—1939

Вокзал в Порт-Боу оказался крытой полутемной платформой, густо обклеенной внутри и снаружи плакатами и лозунгами. Тут было и «Добро пожаловать в свободную Испанию», и «Фашизм не пройдет!», и «Да здравствует анархия!», и «Да здравствует независимая Каталония!». «Милисиано» (так в начале войны называли добровольцев, да и вообще всех солдат) ногой, обутой в «альпаргат» (полотняная туфля на веревочной подошве), наступал на свастику. Мать прижимала к себе раненого ребенка, а в небе сбрасывал бомбу самолет с той же свастикой. На некоторых плакатах и лозунгах издатель, не значился. Зато на других пылали или чернели, а чаще всего и пылали и чернели буквы НКТ — ФАИ (Национальная конфедерация труда — объединение анархистских профсоюзов; Федерация анархистов Иберии — объединение анархистских групп, но, сохрани бог, не партия: партий анархисты не признают).

Мы спустились по узкой уличке. За Эренбургом должны были прислать машину. Ее не оказалось.

— Придет, — спокойно сказал он. — Может быть, скоро, может быть, завтра.

В кафе нам подали кофе с козьим молоком: коров в Испании всегда было мало.

К Эренбургу, как к старому знакомому, подошел человек в штатском. Он оказался начальником пограничной охраны, коммунистом. Говорил он весело, все время улыбаясь и бурно жестикулируя.

— Я думал, что буду охотиться на шпионов и контрабандистов. Их почти нет. Чаще всего границу переходят люди, которые хотят сражаться, хотят вступить в интернациональные бригады. Но эти являются сами. Шпионы ездят в поездах и машинах, у них документы в порядке. И у тех, кто бежит от нас к Франко, тоже в порядке. Иногда сразу видишь: это фашист. Но у него паспорт, виза, даже специальная бумага — оказать ему содействие, профсоюзный билет — ведь принимают всех. Я не хочу сказать, что все анархисты — преступники, сохрани бог! Но уж очень много среди них уголовников. Ну скажите сами: едет человек, при нем большие деньги в валюте, ценности, картины. Я понимаю: все это взято в домах маркизов, графов, богачей. Это народное достояние, собственность республики. Человек показывает бумагу: какой-то мелкий комитет анархистов свидетельствует, что он едет покупать оружие. Задерживаем. Скандал, крик. А сколько раз в пограничников стреляют! Сносимся с каталонскими властями. Чувствуем: они сами боятся. Комитет, конечно, не имел права выдавать такой бумажки. Спрашивают главарей. Они отрекаются, но присылают своих людей. Те забирают ценности и человека тоже. Я уже перестал обращаться в Барселону. Передаю все через партию — по крайней мере знаю: достанется республике. Теперь стало легче. Все-таки порядку больше. А я сам… Я предпочел бы быть на фронте. Под Мадридом… Но что поделаешь?

Разговор шел по-французски, я все понимал. Меня поразило доверие, с которым этот человек рассказывал все советским людям. Потом я понял, что дело было не только в доверии, а в той удивительной, пусть порою наивной убежденности, с которой испанцы говорят людям правду и утверждают свою правоту. А тут человек был к тому же убежден, что его правда — это наша правда.

Машина пришла, и мы поехали. На маленьком сквере у моря мирно сидели старики, играли дети. Несколько домов было разбито (потом я не раз ездил через Порт-Боу, и развалин с каждым разом становилось все больше). Мы поднялись на крутые скалы над морем, спустились, снова поднялись. У дороги росли агавы. Потом море осталось позади, по обе стороны стоял редкий лесок. Мы проехали один городок, другой. В Хероне старые деревянные дома толпились над неподвижной водой канала, над ними высился собор, в воде отражалось сушившееся белье. И снова лесок, вернее — роща, такая же, как где-нибудь под Москвой, развалины маленького замка, небольшие поля, пастбища. Потом мы вернулись к морю, замелькали маленькие курорты, с пляжами, гостиницами, кафе. Все было пусто, но ведь и не сезон. Попадались роскошные виллы. Наконец показались трубы, бедные дома — начались дальние предместья Барселоны. Море было пустынно: ни корабля, ни паруса, ни лодки, только иногда — сети на берегу. Стали чаще попадаться машины, пронеслась навстречу большая открытая, в ней развалясь сидели люди, увешанные оружием; может быть, это анархисты мчались на выручку очередного «закупщика пулеметов». Появился трамвай, выкрашенный в черное и красное — анархистские цвета: НКТ после мятежа захватила городской транспорт.

Через дорогу висели транспаранты. На одном было написано: «Наш лучший друг — СССР». Шоссе перешло в улицу с большими домами. Мы приехали в Барселону.