Два памфлета

Вторая половина манифестов, как правило, состоит из обещаний тем, кто согласится содействовать воплощению наших планов. Обещания эти по большей части – если не целиком – зависят от способности обещающего держать слово. То, что обещания эти даются в сложные времена, не добавляет достоинства обещающему и не делает его посулы более желанными. Вряд ли кто-либо захотел бы склонять забитых людей к восстанию против безжалостной тирании, не имея реальной возможности их защитить.

А потому (как я и сказал) сейчас для подобного рода манифестов не самое подходящее время из-за не самого лучшего положения наших дел. Однако я пишу это в быстро меняющейся ситуации, и то, что кажется ошибкой сегодня, завтра может оказаться крайне уместным ходом. Какая-нибудь серьезная военная победа может переломить ситуацию так, что у нас появится сила воплотить любые идеи, которые придут нам в голову.

Но относительно целей данного манифеста есть и еще одно важное замечание. Общественность и заинтересованные стороны будут приглядываться к положению обещающего, отражающемуся в его поведении так же, как и к его способности выполнять обещания.

Что касается этой страны как части международной коалиции: а мы вообще уверены в том, что нам поверят, когда мы заявим, что способны защитить тех, кто рискнет своими жизнями во имя восстановления французской монархии, если мир видит, что естественные, легитимные и легальные представители этой монархии – если таковые еще остались – вообще не упоминаются в официальных документах, что кого бы там из них ни продвигали – их права не были четко и ясно артикулированы, и что с ними никто не советовался по вопросам, представляющим их же витальные интересы? Наоборот, их забыли и презрели, так что они чуть не оказались на грани нищеты. На самом деле они такие же заключенные в Ханау, как и члены королевской семьи, запертые в башне Тампля. Что это (следуя здравому смыслу, который один только формирует мнения людские), как не узурпация французской короны под предлогом ее защиты?

Я также серьезно опасаюсь наличия других обстоятельств, которые могут ослабить действенность наших заявлений. Никакая вера в союзников не может преодолеть серьезные опасения в честности наших намерений при поддержке французской короны или поддержке подлинных принципов легитимного правления против якобинства, если каждому понятно, что два ведущих государственных института Франции, которые ныне подорваны и которые всегда должны служить этой монархии опорой, в лучшем случае рассматриваются только как субъекты благотворительной помощи, а в худшем если и используются, то используются как наемники; что они лишены всяких почетных обязанностей, брошены и ни во что не ставятся даже в том деле, которое должно быть их собственным, что с ними не считаются даже в вопросах судьбы их короля, страны, законов, религии и собственности. Кажется даже, что мы стыдимся их. Во всех наших действиях мы тщательно избегаем их участия. Думая о мирном договоре, мы не принимаем их в расчет в качестве двух главных институтов французского королевства. А коли так, то мы вынуждены признать тех дикарей, которые их изгнали, которые пошли войной против всей Европы, которые опозорили и выступили против человеческой природы, открыто отвергли Господа, что создал их, подлинными правителями Франции.

Сильно пугает меня и то, что нас вряд ли сочтут истинными сторонниками законной монархии супротив якобинства, если мы продолжим заключать и соблюдать с ними договоры об обмене пленными, в то время как роялисты, стоящие под нашими знаменами и поверившие в нашу борьбу против якобинцев, если вдруг оказываются в плену у этих дикарей, то попадают прямо к палачу даже без намека на попытку ответных действий с нашей стороны. Достаточно посмотреть на поведение прусского короля в сравнении с его манифестами годовалой давности. Достаточно взглянуть на сдачу Меца и Валансьена в ходе текущей военной кампании. Этими двумя поражениями роялисты были исключены из участия в действиях союзных держав. В Европе они оказались изгоями. Против них фактически отправили две армии. Одна из них (сдавшая Мец) почти одолела жителей Пуату, а другая (сдавшаяся при Валансьене) просто перебила людей, которых гнет и отчаяние заставили поднять восстание в Лионе – без сожаления вырезав несколько тысяч человек, разграбив местность и загнав их в дома, подвергнув этот прекрасный город опустошению в неслыханных ранее масштабах.

А потому становится ясным факт, опровергающий все наши декларации, а именно – что французских роялистов мы считаем лишь удобным инструментом временной борьбы с якобинцами, а этих варваров, убийц и атеистов считаем bona fide обладателями французской земли. Как минимум, кажется, что мы рассматриваем их как в качестве легального правительства de facto, если не de jure, сопротивление которому любым человеком, родившимся на территории страны, во имя короля может справедливо рассматриваться другими странами как измена родине.