Два пера горной индейки

— Есть у нас картина с изображением городка конца прошлого столетия, картина неизвестного художника. Она висит в отделе истории. Можете посмотреть.

Я немного огорчился неудачей, мне так хотелось найти эту картину деда! Только для этого и был выбран маршрут по Вычегде. Если ее нет и здесь, значит, она безнадежно утрачена.

На всякий случай я пошел с ними в отдел истории и там, рядом с кандалами и рисунком деревянного дворца Строгановых, обнаружил картину «Соляной городок». Не узнать ее просто нельзя: та же манера, тот же колорит. Слева на переднем плане дана часть купола, второй план — город со множеством церквей, и дальний план — вода.

Я смотрел и улыбался. Они оба вопросительно глядели на меня, а я молчал и улыбался.

— Уж не она ли? — робко спросила наконец Мария Васильевна.

— Она.

Тут я принялся рассказывать им все, что мне было известно о «Соляном городке». Рассказал, как дед приезжал сюда в 1886 году к своему сосланному в Сольвычегодск брату-народовольцу. Как писал он в письмах об этой картине, называя ее своей удачей, как искали ее искусствоведы, как погибший на фронте мой отец советовал мне попытать когда-нибудь счастья именно здесь. Видимо, мое воодушевление передалось в какой-то степени и моим слушателям. Иван Игнатьевич стал не только улыбаться, но и гыкать, а Мария Васильевна спросила, не могу ли я прислать им копии писем деда.

— Мы бы сделали выставку работ Сергея Сергеевича и использовали бы письма для экспозиции, — сказала она.

Я пообещал прислать. Пообещал, а сам, грешным делом, подумал: «Не здесь надо делать выставку с этой картиной, где ее увидят всего несколько больных с грязей. Картину надо перевозить в Русский музей».

— Поздравляю вас, — говорила научный сотрудник музея, — мы сделали сегодня интересное открытие. Скажите, пожалуйста, вы думаете писать что-нибудь по этому поводу?

— Я — нет. Но полагаю, нашим открытием заинтересуется Русский музей. Ждите оттуда гостей в ближайшее время. А теперь давайте снимем картину и вынесем ее на свет: надо сделать несколько цветных слайдов.

Иван Игнатьевич помрачнел.

— Нет, — сказал он, — этого делать мы не будем.

— Почему? — удивился я.

— Не уполномочены, — невозмутимо ответил директор. — В письме Русского музея ничего об этом не сказано. Да мы Русскому музею и не подчиняемся, нами руководит районный отдел культуры. Надо получить разрешение.

— Иван Игнатьевич, но при нас же... — пробовала вступиться Мария Васильевна.

Но он только сверкнул на нее своими маленькими глазками:

— Нет! Не имеем права.

— Но здесь, на стене, я не могу ее сфотографировать, не хватает света. Что случится, если мы вынесем ее к входной двери?! — просительно, но уже с раздражением проговорил я.

Но тот стоял на своем:

— Без специального разрешения снимать копии и фотографировать в музее нельзя.

Ну что ты скажешь?!

— Не могли бы вы объяснить мне, уважаемый Иван Игнатьевич, смысл этого запрета? — Я уже с трудом сдерживал себя.

— Могу. Смысл могу, — парировал он. — Пойдемте со мной.

6

Мы прошли в отдел древнерусского искусства, миновали несколько комнат и остановились в зале со строгановским лицевым шитьем. Я успел только заметить знаменитую пелену с изображением Дмитрия-царевича и огромную плащаницу «Олигрин Коряжемский», которые знал по репродукциям, как Иван Игнатьевич подвел меня к закрытой легкой занавеской стенке из фанеры и отвел занавеску в сторону. Слева висела пелена «Богоматерь Казанская», а правая часть стенки была пуста.

— Вот здесь, — ткнул пальцем в пустое место Портнов, — висела пелена «Богоматерь Владимирская». Почти три года назад эта пелена была отсюда похищена при таинственных обстоятельствах. Специальной комиссией, созданной следственными органами, в которой участвовали товарищи из музеев Кремля, пелена была оценена не менее чем в пятьдесят тысяч рублей. Не менее чем в пятьдесят тысяч рублей, я подчеркиваю. Это «не менее» говорит о том, что она стоит дороже. Государственное хищение стоимостью более пятидесяти тысяч рассматривается Уголовным кодексом РСФСР как особо тяжкое преступление и наказывается высшей мерой наказания. Был объявлен всесоюзный розыск. Разосланы фотографии этой вещи, приняты и еще кое-какие меры, о чем вам не полагается знать, но пелены не нашли. Никаких материалов следствие до сих пор не имеет.

Иван Игнатьевич остановился, но я, совершенно ошеломленный, тоже молчал. Тогда, кинув на меня победоносный взгляд, он продолжал:

— Директором тут в то время была одна женщина. Очень уж умная была. Слишком образованная. Сняли ее за это. А я тогда работал в горисполкоме. Образование у нее, может быть, побольше, чем у меня, мы во время войны педучилище в Тотьме заканчивали за полтора года вместо трех, некогда было долго учиться, зато порядок заведен в музее иной. Теперь тут мышь не проскочит. Вот почему нельзя фотографировать. Ясно вам теперь?

— Ясно...