Два пера горной индейки

— Пойди глянь, что там такое, — сказал мне Виктор, — а я здесь с ней посижу, не хочу ее одну оставлять.

— Идите, идите оба, — раздраженно распорядилась Ольга. — Заберите вещи. Я больше туда не пойду. С меня хватит.

Вернувшись к домику, мы заглянули в окно и сначала ничего не рассмотрели со света. А когда пригляделись, то увидели сплошь покрывающие пол кости. Это были человеческие кости. Ребра, берцовые кости, лопатки, черепа... Вчера в темноте мы смахнули с каменных лежанок пару скелетов. А я ногами подгреб их в угол, чтобы не разорвали мой матрац. Кости лежали тут старые, но хорошо сохранившиеся. Среда них можно было различить обрывки кольчуг, проржавелые куски железа, возможно бывшие некогда саблями или кинжалами, и даже видна была одна мисюрка — круглый и плоский шлем, по краям которого некогда свисала кольчужная сетка — бармица.

Через несколько часов в Шатили нам рассказали легенду об Анатори. Так называлось хевсурское селение, стоявшее неподалеку, на том месте, где мы провели ночь в несколько необычном обществе. В селении возникла чума. По издавна заведенной традиции каждый заболевший сам добирался до этих старинных могильников, ложился там и дожидался своей смерти. Селение Анатори вымерло полностью и перестало существовать. Пусть это всего лишь легенда. Но вот что прочел я в книге В. В. Гурко-Кряжина «Хевсури». В 1925 году (заметьте, девятьсот двадцать пятом, а не восемьсот и не семьсот!) в Шатили свирепствовала черная оспа. Специальный отряд из врачей-добровольцев отправился из Тифлиса спасать хевсуров. Но с юга, через Главный хребет Кавказа, пробраться им не удалось. Тогда они решили попасть в Шатили с севера, из Ингушетии. Проводники-кистины довели экспедицию до того места, дальше которого им идти не полагалось, и предложили врачам спустить их со скалы, с тем чтобы дальше они добирались сами. Кистины далее идти не могли из-за кровных счетов с хевсурами. Медики на такой подвиг не отважились и вернулись обратно. В Шатили вымерла четверть жителей. Возможно, тогда, шестьдесят лет назад, и перестало существовать Анатори.

«Вновь я посетил...»

Сквозь запыленные стекла автобуса «Икарус» Владимир Савельевич Романов смотрел на пробегающие мимо небольшие деревеньки, на приземистые, ушедшие в землю избы, стоящие вдоль шоссе, и думал о том, что в автобусном туризме есть что-то безнравственное. Не раз ведь приходилось смотреть с улицы на сидящих вот так, как он теперь, людей и видеть их сонные глаза, равнодушные ко всему лица. В них улавливался оттенок некоторого пренебрежения ко всему тому, что было вне автобуса, этакая привилегированность перед людьми, живущими в неказистых домах лежащих на дороге маленьких городков. Автобусы проходили мимо их жизней, мимо их бед и радостей, устремляясь в какую-то искусственную жизнь, придуманную экскурсоводами.

Но как иначе ему, врачу, с его зарплатой попасть в Пушкиногорье, в Михайловское к Пушкину? Машины у него нет и не будет. Откуда?! Если ехать самостоятельно на поезде, то надо где-то ночевать и все равно на чем-то добираться от Пскова до Михайловского. В гостиницу тут не устроиться, она лишь для избранных. А так — удобный автобус, жилье и еда обеспечены, и стоит поездка дешево — за четыре дня всего лишь шестнадцать рублей. Платишь ведь 30 процентов стоимости путевки, остальное за счет профсоюза. А коли ехать самостоятельно, то и ста рублей не хватит. Кроме того, на экскурсию ведомство, а он работает в ведомственной поликлинике, отпускает на полтора дня. К ним присоединяются суббота и воскресенье, вот тебе и четыре. День туда, день обратно и целых два дня в Святых горах. Просто так ведь никто не отпустит. Не потому ли так охотно ехали в подобные экскурсии? Вроде как нашармачка, или, как еще говорят нынче, — на халяву. Недаром народ подобрался незнакомый, больше половины автобуса чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди.

Связанные с работой неприятности, необходимость кому-то и зачем-то доказывать свою значимость и путем унижений приобретать на то ярлык, тяжелым грузом лежали на душе Владимира Савельевича. Он не получил первой врачебной категории, ради которой приходилось подвергаться переаттестации и даже сдавать экзамены. Не преуспел он в этой борьбе за престиж и положение. Но и избежать ее было невозможно, таков был заведенный порядок. Помимо всего, страдал Романов от стыда и унижения, причиненных ему вышедшей замуж дочерью, от ее неожиданно проявившегося вдруг эгоизма и неблагодарности.

Сидел он в предпоследнем ряду автобуса, позади, на длинном сиденье у дверей, разместилась компания девиц, одетых в яркие спортивные куртки и модные нынче штаны в клетку — «бананы». Как только автобус тронулся, они запустили магнитофон с записями «железного рока» и выключали его только тогда, когда с переднего сиденья экскурсовод начинала говорить в свой микрофон. Временами девушки повизгивали за спиной у Романова и подпевали нечистой силе, рвущейся из магнитофона.