Два полицейских. Дело о надувном матрасе

Пицца входит у меня в привычку. И это не очень хорошо. Во-первых, это скучно. Одна и та же еда каждый вечер убивает фантазию. Во-вторых, такое занятие убивает перспективу. Если я в двадцать три года становлюсь одиноким пожирателем пиццы, то, что со мной станет лет в тридцать пять? Страшно подумать. А в-третьих, французская пицца – это все же не совсем то, что итальянская. И пусть меня обвиняют в анти патриотизме и назовут пятой колонной, но я буду стоять на своем. И дело не в том, что французская лепешка толще итальянской примерно в полтора раза. Можно даже не обращать вынимание на то, что ветчина во французской пицце самого пластмассового вкуса из всех возможных. В конце концов, можно брать пиццу без ветчины. Например… ээээ… вегетарианскую. (Вопрос о том, какой смыл заказывать вегетарианскую пиццу, если твоя любимая пицца – это пицца с хамоном, пока рассматривать не будем). Но ничего, совершенно ничего нельзя поделать со вкусом сыра. Мы, французы, слишком любим сыр, слишком понимаем его, что бы сыпать настоящий, вкусный сыр на хлебную лепешку и плавить его в печи, вперемешку с томатной пастой. Ни у одного французского повара не поднимется рука так издеваться над настоящим сыром! А у итальянского – поднимется. Поэтому, во французской пицце сыр применяется самый дешевый. И это не скупость, приписываемая нам иностранцами, а трепетное отношение к сыру, как национальному продукту. Но пицца, в результате получается так себе.

Лучшую пиццу в своей жизни я ел два года назад, в июле, в городке Джордини Наксос. Мы, я и Сильви, провели две недели в Таормине, валялись на пляже, ездили окрестным городкам, прокатились по старой железной дороге, вокруг Этны. А вечерами мы много ходили по берегу моря. Однажды забрели в Джордини, долго шли, устали. Был уже вечер, вместо моря была большая черная яма, а вместо луны – золотая дыра, даже две: вверху и внизу. Нам не хотелось в отель, мы зашли в прибрежную пиццерию, заказали два бокала вина, одну пиццу на двоих и смотрели, как ее «собирают», а потом пекут в большой каменной печи. В той пиццерии было пусто, только еще одна пара ждала свою пиццу. Девушке было двадцать с чем-то лет, может быть она была нашей ровесницей: стройная, тонкие черты лица, чудесные большие глаза, цвет которых было не разглядеть тонкие пальцы, выгоревшие русые волосы. Она все время улыбалась и что-то говорила своему спутнику на каком-то славянском языке. А тот, молчал, кивал и Время от времени произносил лишь одно слово:

– Да!

Значительно старше ее, сутулый и грустный он, чем-то походил на ослика, который тянул-тянул свою тележку, да и остановился у колодца, в надежде на то, что кто-нибудь нальет ему воды.

– Как ты думаешь, – спросила Сильви, когда я перевел это «да», – он может ей сказать: «нет»?

– Нет.

– А ты – мне?

– Я же только что это сказал!

Так мы сидели, ели пиццу, вкуснее которой уже не будет в моей жизни, пытались угадать, кто они – наши случайные соседи – муж с женой или папа с дочкой. Но так кажется ничего и не решииииииииииииииииии

Дьявол! Я забыл позвонить, на виллу Палома и договориться с мадам и мсье Андрейчиков о беседе с ними и осмотре яхты. Вот тебе и педантизм. И точность. Сейчас уже 22.45. Звонить так поздно? Нет, что они подумают о полиции? Позвоню завтра утром. А начальнику скажу, что их не было дома. Или дозвонюсь до встречи с шефом. В восемь утра! Но что тогда они подумают о полиции? Замкнутый круг. Во сколько же им надо звонить, чтобы не разбудить: в десять, в одиннадцать? Получится, что я, су-лейтенант Шарль Секонда, проигнорировал одно из первых указаний начальства на новом месте работы. Мало того, человек, который проводит меня из полицейского участка Капдая пинком под зад, будет ученик моего отца, генерал-лейтенанта полиции в отставке, итак уже назвавшего своего сына этим летом «су-размазней». Просто прек…

23.21. Ницца. Квартира на улице Александр Мари

Просто прекрасно!