Два солдата из стройбата

«11 ноября 1976 года. Дорогая мама! Несколько дней назад в палатке нашего взвода составился винный заговор. Один казах по фамилии Кожомбердиев предложил отметить очередную годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции. Все, у кого были деньги, скинулись и снарядили рядового Строева, одного из самых сообразительных солдат, в деревню, которая находилась от нашего лагеря в трёх или четырёх километрах. Потом, поразмыслив, дали ему в провожатые солдата Абдуллу Файзиева, во-первых, ради безопасности, а во-вторых, чтобы помогал нести то, что предполагалось закупить в деревне. Я тоже дал деньги, потому что когда меня спросили, мне было неловко отказать, ведь все знали, – я некурящий, и, значит, табачные деньги собираю в нычку. Я отдал б о

льшую часть, – всё равно потеряю или украдут. И вот Строев и Файзиев отправились сквозь лес в деревню, разыскали там сельпо и через некоторое время вернулись, заснеженные и заледеневшие. Им как исполнителям подвига тут же налили два стакана водки, которые они немедленно опорожнили. Кроме рюкзака с бутылками, наши гонцы припёрли кусище колбасы, несколько стеклянных банок с тушёною капустою, три банки сгущёнки и две краюхи задубевшего на морозе деревенского хлеба. Ночью, после отбоя начался у нас пир. Я очень хотел кушать и с вожделением смотрел на диковинную колбасу и на стеклянные банки¸ так аппетитно отпотевавшие в тепле. Все, кто участвовал в мероприятии, сгрудились вокруг гудящей печки, на которую поставили банки с капустою, чтобы распустить в них лёд. Всем распоряжался наш командир сержант Круглов. Одному из первых налил он мне стакан и предложил выпить за годовщину революции. Я пить вообще не хотел, я хотел кушать, но все настаивали, и мне пришлось отхлебнуть потихоньку полглотка. Все сразу закричали, что это неуважение, и заставили меня выпить весь стакан. Вы знаете, дорогая мама, какое то было Вашему сыну испытание, потому что до сего дня я водки отродясь не нюхал. Видимо, она оказалась для меня сильнейшим ядом, ибо опорожнив стакан залпом, я тут же с грохотом рухнул навзничь, и только возле самого пола сидящие рядом солдаты успели подхватить мою голову. Когда я очнулся, еды уже почти никакой не осталось, только на печке продолжали греться стеклянные банки с тушёною капустою. Я посидел несколько минут совершенно одурманенный среди галдевших сослуживцев и вдруг прямо передо мною раздался страшный взрыв. В брезентовый верх палатки взметнулись клочья тушёной капусты и оттуда горячим градом просыпались на нас. От печного тепла с банок сорвались металлические крышки, благодаря чему мы остались без замечательной закуски. Вообще, той ночью я так ничего и не покушал, напоследок удалось ухватить мне лишь хлебную горбушку. Я был безобразно пьян и остаток ночи мучился рвотными позывами. Дорогая мама! Я опять сильно провинился перед Вами. Как я теперь смогу глядеть Вам в глаза? Может быть, только ударным трудом на благо нашей Родины, удастся мне искупить перед Вами свою непомерную вину. Я очень понимаю, какой недостойный солдата Советской Армии поступок я совершил в ту ночь. Если бы наше командование узнало о моём непотребном поведении, я уверен, что самые строгие взыскания были бы мне обеспечены в самой полной мере. Я даже хотел признаться во всём командиру нашей роты капитану Босику, чтобы он меня примерно наказал, но потом я подумал, что подобным актом признания могу заложить сослуживцев, а ведь стукачество – ещё более страшный грех, нежели грех пития спиртного. Тогда я решил, что сам как-нибудь накажу себя и сумею оправдаться перед Вами, дорогая мама, и перед Господом нашим, милосердие коего неизмеримо…»