Два вампира (сборник)

В конце концов, это же была Флоренция, столица владений человека, которого прозвали Лоренцо Великолепным,— неотразимой личности, доминирующей на копии великой фрески, сделанной Мариусом, которую я увидел в ночь моего рождения во Тьму, человека, умершего всего за несколько лет до описываемых мною событий.

Мы обнаружили, что, невзирая на темноту, на улицах полно народа, что группы мужчин и женщин прогуливаются по мощеным тротуарам, что над площадью Синьории, одной из главнейших в городе, нависла зловеще нетерпеливая атмосфера.

В тот день состоялась казнь — едва ли из ряда вон выходящее событие во Флоренции, да и в Венеции, если уж на то пошло. Это было сожжение. Хотя до наступления ночи все следы костра были убраны, я почувствовал запах дров и горелой плоти.

Я испытывал природное отвращение к подобным вещам, что, кстати, свойственно не каждому, и осторожно пробирался к месту событий, не желая, чтобы мое обостренное восприятие было потрясено каким-нибудь жутким свидетельством жестокости.

Мариус всегда советовал нам, мальчикам, не «наслаждаться» такими зрелищами, а мысленно ставить себя в положение жертвы, чтобы таким образом иметь возможность максимально осознать весь ужас увиденного.

Как ты знаешь из истории, люди, присутствовавшие на казнях, часто вели себя безжалостно и неуправляемо, а иногда даже издевались над жертвой — думаю, из страха.

Мы, ученики Мариуса, всегда находили ужасно сложным мысленно разделять участь повешенного или сожженного. Короче говоря, он отнял у нас радость забавы.

Конечно, поскольку эти ритуалы совершались практически всегда днем, сам Мариус никогда на них не присутствовал.

И теперь, когда мы вошли на огромную площадь Синьории, я увидел, что его раздражает тонкая пелена пепла, все еще витавшего в воздухе, и коробит от мерзких запахов.

Я также отметил, что мы легко скользили между людьми — две почти неуловимые фигуры в черном. Наши шаги оставались практически неслышными. Благодаря вампирскому дару мы умели двигаться быстро и незаметно, с инстинктивной ловкостью и грацией уклоняясь от случайных взглядов смертных.

— Мы как будто невидимы,— сказал я Мариусу,— как будто ничто не может затронуть нас, потому что наше место не здесь и мы скоро покинем этот город.— Я посмотрел на унылые крепостные стены, обрамлявшие площадь.

— Да, но мы отнюдь не невидимы, не забывай,— прошептал он.

— Но кто здесь сегодня умер? Люди мучаются и боятся. Прислушайся. Здесь и удовлетворение, и страх.— Он не ответил, Я забеспокоился.

— Что случилось? Не может быть, чтобы что-то обычное,— сказал я.— Весь город не спит и волнуется.

— Это их великий реформатор Савонарола,— сказал Мариус.— Сегодня днем он умер: повешен, потом сожжен. Благодарение Богу, когда его охватило пламя, он был уже мертв.

— Ты желаешь милосердия по отношению к Савонароле? — спросил я. Он меня озадачил. Этого человека — быть может, и великого реформатора в чьих-то глазах — проклинали все мои знакомые. Он осуждал любые плотские удовольствия, отказывая в какой бы то ни было обоснованности той самой школе, где, по мнению моего Мастера, можно было научиться всему.

— Я желаю милосердия каждому человеку,— сказал Мариус. Он жестом позвал меня за собой, и мы двинулись по направлению к ближайшей улице. Мы уходили все дальше от скверного места.

— Даже тому, кто убедил Боттичелли бросить свои собственные картины в «костры тщеславия»? — спросил я.— Сколько раз ты указывал мне на мелкие детали своих копий с шедевров Боттичелли, демонстрируя фрагмент изысканной красоты, чтобы я запомнил ее навсегда?

— Ты что, собираешься спорить со мной до конца света? — воскликнул Мариус,— Я доволен тем, что моя кровь придала тебе новую силу во всех отношениях, но неужели обязательно сомневаться в каждом слове, которое слетает с моих губ? — Он окинул меня яростным взглядом, и свет факелов озарил его полунасмешливую улыбку.— Найдется немало учеников, которые верят в действенность такого метода, верят, что до истины можно докопаться путем бесконечной борьбы между учеником и учителем. Но только не я! Я считаю, что тебе стоит сначала позволить моим урокам хоть на пять минут спокойно улечься у тебя в голове, а уж потом начинать свои контратаки.

— Ты стараешься разозлиться на меня, но не получается.

— Какая у тебя путаница в мозгах! — резко воскликнул он и быстро зашагал вперед.

 Узкая флорентийская улочка была темной и мрачной и больше напоминала проход через большой дом, чем городскую улицу Мне не хватало венецианского бриза, точнее, его не хватало моему телу. Меня же этот город просто завораживал.

 — Ну не злись так,— сказал я.— Почему они обрушились на Савонаролу?