Два вампира (сборник)

— Не произноси такие страшные слова.— Я прикрыл уши руками и съежился от страха.

— Но ты же понимаешь, что это правда,— настаивал он, не повышая голоса.— Глядя на меня в моей сутане, рассматривая мою комнату, ты все понимаешь. Я живу, ограничивая себя во всем во имя Господа, как в старину жили монахи, пока они не научились расписывать стены эротическими картинами.

— Ты говоришь как сумасшедший, я не понимаю, зачем тебе это нужно.— Я отказывался вспоминать Печерскую лавру!

— Нужно, потому что здесь я обрел свою цель, я увидел цель Господа, а превыше ее ничего нет. Ты бы предпочел остаться проклятым, одиноким, эгоистом, влачащим бессмысленное существование? Ты бы отвернулся от замысла столь великого, что в нем есть место самому крошечному младенцу? Ты думал, что можно прожить вечность без великолепия этого грандиозного замысла, пытаясь отрицать участие Господа в создании каждой прекрасной вещи, которую ты возжелал и получил в собственность?

Я замолчал, приказывая себе даже не думать о древних русских святых. Он был мудр и потому не настаивал. Напротив, он очень мягко, без дьявольского ритма, запел латинский гимн:

— Dies irae, dies ilia

Solvet saeclum in favillaTeste David cum Sibylla Ouantus tremor est futuris...

 И в этот день, в день Страшного Суда, мы исполним свой долг, мы, его Темные ангелы, заберем в преисподнюю грешные души — согласно его Божественной воле.

 Я опять поднял на него взгляд.

 — А последняя мольба, чтобы он смилостивился над нами? Разве он страдал не за нас?

 Я тихо пропел по-латыни:

— Recordare, Jesu pie,Quod sum causa tuae viae...

 Вспомни, милосердный Иисус, Господь наш, что ради меня совершил ты свой путь...

 Я поспешил, продолжить, с трудом находя в себе мужество окончательно выразить этот кошмар.

 — Какой монах из монастыря моего детства не надеялся в один прекрасный день быть с Богом? И что ты мне говоришь? Что мы, Дети Тьмы, служим ему без всякой надежды когда-нибудь оказаться с ним?

 Он внезапно расстроился.

 — Существует какая-то неизвестная нам тайна,— прошептал он, отводя взгляд, как будто действительно молился,— Как он может не любить сатану, если сатана так хорошо служит ему? Как может он не любить нас? Я не понимаю, но я — то, что я есть, а ты — такой же, как я,-— Он взглянул на меня, снова мягко приподняв брови, чтобы подчеркнуть свое удивление.— И мы должны служить ему. Иначе мы пропадем.

 Он соскользнул с табурета и опустился рядом со мной, скрестив ноги, а потом, вытянув длинную руку, положил ее мне на плечо.

 — Великолепное создание,— сказал я.— Подумать только, Бог породил как тебя, так и мальчиков, которых ты убил сегодня ночью, чьи прекрасные тела ты предал огню...

 Он помрачнел.

 — Амадео, прими другое имя и останься с нами, живи с нами. Ты нам нужен. Что ты будешь делать один?

 — Скажи, зачем ты убил моего господина.

 Он отпустил меня и уронил руку на колени, на черную ткань.

 — Нам запрещено использовать свои таланты, прельщая смертных. Нам запрещено дурачить их своим мастерством. Нам запрещено искать утешения в их обществе. Нам запрещено появляться в местах света.

Меня это не удивляло.

— Наши сердца так же чисты, как и у монахов аббатства Клюни,— сказал он.— Мы содержим свои монастыри в строгости и святости, мы охотимся и убиваем, чтобы совершенствовать Сад Господа нашего, Долину Слез.— Он сделал паузу, а потом продолжил, еще больше смягчив голос и добавив в него удивления: — Мы подобны жалящим пчелам, крысам, крадущим зерно; мы подобны Черной смерти, уносящей молодых и старых, прекрасных и уродливых.— Он посмотрел на меня взглядом, молящим о понимании,— Соборы поднимаются из пыли, чтобы человек увидел чудо. И в камне люди вырезают танец скелетов, чтобы напомнить о быстротечности жизни. Мы вооружаемся косами и вступаем в армию скелета в черном, вырезанного на тысяче дверей, на тысяче стен. Мы — последователи Смерти, чей жестокий лик запечатлен в миллионах крошечных молитвенников, лежащих в руках как богачей, так и бедняков.

У него были огромные мечтательные глаза. Он посмотрел по сторонам на мрачную келью с куполообразным потолком, под которым мы сидели. В его черных зрачках отражались свечи. На секунду веки его опустились, потом глаза открылись вновь яркие, прояснившиеся.

— Твой господин это понимал,— с сожалением констатировал он.— Действительно понимал. Но он был родом из языческих времен, он был ожесточен и сердит, он неизменно отказывался признавать Божию благодать. В тебе он увидел Божию благодать, потому что твоя душа чиста. Ты молод и чувствителен, ты открываешься навстречу ночному свету, как лунный цветок. Сейчас ты нас ненавидишь, но со временем ты все поймешь.

— Не знаю, пойму ли я еще что-нибудь,— возразил я.

Я равнодушен, я уничтожен, я не имею понятия о чувствах, о желаниях, даже о ненависти. Я должен бы тебя ненавидеть, но это не так. Я пуст. Я хочу умереть.