Два вампира (сборник)

Ни один смертный не смог бы сейчас разглядеть Дэвида — слишком густой была окружавшая его тень. Но я видел его совершенно отчетливо. Высокий, сильный, он стоял спиной к окнам, сквозь грязные стекла которых почти не проникал уличный свет, отблески галогенных лучей играли на медных пуговицах его одежды.

— А кровь?

— Кровь есть. И твои фиолетовые очки валяются тут же. Великолепное свидетельство.

— Свидетельство чего?

Глупо было стоять вот так, почти у задней двери, и беседовать с Дэвидом. Я прошел через холл, словно смертник, беспечно шагающий к гильотине, и оказался в гостиной.

Место, где еще недавно стояла статуя, было пустым, и я даже не мог с уверенностью сказать, что его там было достаточно много. Вокруг царил хаос. Гипсовые святые... Иконы... Некоторые из них, самые древние, под стеклом. Прошлой ночью я не обратил внимания, как их здесь много. Развешанные по всем стенам, они поблескивали бликами отраженного света.

— Невероятно! Глазам своим не верю! — прошептал Дэвид.

— Не сомневался, что ты придешь в восторг,— мрачно отозвался я.— Наверное, я и сам испытал бы нечто подобное, не будь до мозга костей потрясен случившимся.

Дэвид внимательно изучал находившиеся в комнате шедевры, скользя взглядом по иконам и святым и вновь возвращаясь к тем или иным из них.

— Великолепные вещи... Это... Это... Это колоссальная коллекция, поистине выдающееся собрание! Ты понятия не имеешь, что представляют собой все эти предметы искусства и какова их истинная ценность! Я прав?

— Ну-у-у... Более или менее,— ответил я.— Не такой уж я полный невежда в искусстве.

— Хорошо. Что, например, висит вон на той стене? — Дэвид жестом указал мне на длинный ряд наиболее старых и явно очень ветхих икон.

— Там? Точно сказать не могу.

— Это Плат Вероники,— пояснил Дэвид.— Точные копии того знаменитого Плата, который бесследно исчез много веков назад. Предположительно во время Четвертого крестового похода. Вот эта — русская, безукоризненно выполненная. А эта — итальянская. Взгляни туда. Видишь возвышения на полу? Это остановки Христа на Его крестном пути.

— Он был буквально одержим поисками разных реликвий для Доры. Да и сам очень любил такие вещи. Русский Плат Вероники он как раз и привез для нее в Нью-Йорк в этот свой последний визит. Прошлым вечером они долго спорили из-за него, но Дора все-таки отказалась принять подарок.

Плат действительно был великолепен. А как подробно старался Роджер описать его Доре! Боже! Мне казалось, что я знаю этого человека с детства, что мы с ним не раз беседовали о собранных в этой квартире сокровищах и что сейчас каждая вещь несет на себе отпечаток его любви и заставляет меня вспомнить те его мысли, которые были с ней связаны.

Кальварии... Остановки Христа на крестном пути... Конечно же, я, как и любой добрый католик, хорошо знал, что они означают. С раннего детства я участвовал в ежегодных процессиях. Мы медленно двигались по полутемному приделу храма к распятию, словно повторяя путь Христа на Голгофу, и преклоняли колена на каждой из четырнадцати остановок, дабы прочесть соответствующие молитвы. Иногда этот путь страстей Господних совершал сам священник в сопровождении мальчиков, прислуживавших при алтаре, в то время как прихожане лишь молились вместе с ними, восславляя Господа нашего Иисуса Христа за Его великие страдания. Если мне не изменяет память, Вероника подошла к Христу во время шестой кальварии, чтобы своим Платом отереть его лицо.

Дэвид переходил от предмета к предмету.

— А это распятие... Оно такое древнее, что поистине могло бы произвести сенсацию и вызвать переполох среди искусствоведов.

— Но разве то же самое нельзя сказать и о всех других вещах, которые здесь собраны?

— Безусловно можно. Однако я говорю сейчас не о Доре и не о ее религии — я вообще не рассматриваю коллекцию с этой точки зрения. Я говорю о том, что каждый из находящихся здесь предметов представляет собой действительно выдающееся произведение искусства. Твое мнение абсолютно верно: мы не имеем права бросить их на произвол судьбы — это совершенно недопустимо. Вот, взгляни, эта маленькая фигурка датируется, вероятно, девятым веком. Она кельтского происхождения и поистине бесценна. А вот эта вещь, вполне возможно, вывезена из Кремля...

Он вдруг умолк и буквально застыл перед иконой, изображавшей Богоматерь с младенцем. Искусно стилизованная, как, впрочем, и все остальные предметы в коллекции, она показалась мне все же очень знакомой: младенец Иисус прижимается к матери, а с его ножки вот-вот упадет сандалия... Их окружают ангелы — они держат в руках миниатюрные символы будущих страданий Иисуса, словно тем самым предрекая его судьбу. А младенец пытается спрятаться от них в объятиях матери. Богородица с нежностью склонилась к сыну, нимбы над их головами соприкасаются, перекрывая друг друга...

— Полагаю, тебе известно главное отличие иконы от других видов живописи?

— Божественное вдохновение.

— Нерукотворность,— поправил меня Дэвид.— Считается, что икона — это творение самого Господа, отпечаток, сделанный им на том или ином материале.