Дважды войти в одну реку

— Ты не находишь, — спросил его Раф, — что Колос переходит все границы? Мне кажется, он тебя оскорбил… Да и меня тоже.

Тит ответил не сразу.

— Чёрт с ним, — наконец произнес он, — хуже, когда об авторе говорят, что он не столь крупен, как его творчество… Увы, такое бывает сплошь и рядом. Вот ты, Раф, например, куда мельче своих произведений…

— Разве можно быть меньше нуля? — изумился Герман.

— Можно, — заметил энциклопедист Зубрицкий. — Существуют, как известно, отрицательные величины. Раф у нас — отрицательная величина.

Раф фыркнул:

— Вам бы только зубы скалить…

— То есть, ты, Тит, хочешь сказать, что Раф как творец меньше того, что является лишь его частью? — спросил Колосовский. — Да тебе за это открытие надо орден дать! Часть больше целого! До этого даже софисты не додумались. Какая-то кабалистика… Не может же площадь сортира быть больше самой квартиры?!

Тит сказал с горечью:

— В нашей стране всё может быть…

— А, по-моему, всё это глупости, — задумчиво произнес Зубрицкий, — человек божье создание. Значит, — сделал он вывод, — всё, что совершает человек, угодно Создателю, значит, это так Создателем и задумывалось…

— Даже когда этот человек по ночам гоняется за старушками с топором? — быстро спросил Колосовский.

— Или целые народы отправляет в газовые печи? — присоединился к нему Тит.

— Дурачье! Я же не об этом! То, что кажется нам большим, выходящим за человеческие пределы, на самом деле составляет с человеком нераздельное целое. И потом, погоня за старушкой — это частность, которая не меняет общей картины…

— Зубрицкий в своем репертуаре. Шопенгауэром завоняло… — сказал Колосовский.

Раф жестом попросил всех замолчать. Потом обратился к Герману:

— Часть, действительно, может быть — как это ни парадоксально звучит — больше целого. И последние исследования в области космогонии и астрофизики это подтверждают. Впрочем, вам не понять. Теперь о деле. Я думаю, если автор создал произведение, превосходящее его самого в реальной жизни, то значит, он, переплюнув себя, совершил творческий подвиг, прорвавшись в неведомое, поднявшись на уровень, о котором, начиная творить, и не подозревал… Думал родить мышь, а родил гору. Это чувство знакомо каждому, кто причастен к чуду вдохновенного труда…

— Родила гора мышь… — в раздумье произнес Колосовский.

— Гора… — хмыкнул Тит. — Мышь родила мышь. Вот и всё!

— Раф, это рассуждения маньяка, возомнившего себя гением. Скажи ещё нам, что ты сам творческий человек. Накатал два миллиона сорок две тысячи стишат, изгадил тысячи листов белой бумаги и впаривает нам тут чёрт знает что… Если тебя перелицевать, вывернуть наизнанку, то под подкладкой обнаружится, что ты весь состоишь из прослойки… Интересный ты человек, Раф, — проворчал Зубрицкий, — ты ввязываешься в спор не ради установления истины, а ради того, чтобы одолеть оппонента.

— Естественно, а как же иначе? — неожиданно поддержал Рафа Колосовский. — В бой надо идти, не пригибаясь, в полный рост, с открытым забралом, а в спор влезать только тогда, когда ты полностью уверен в победе! Вот и в Академии общественных наук при ЦК КПСС нас так учили.

— Не понимаю, как можно сопоставлять несоизмеримое, — с сомнением сказал Тит. — Одно дело автор, человек, материальная субстанция, а с другой стороны его сущностная составляющая, реализованная в нечто нематериальное, эфемерное… В стихи, например. Или в создание некой отвлеченной идеи, вроде утопического коммунизма. Кстати, я уже говорил Рафу, что автор, будь то поэт или прозаик, может быть семи пядей во лбу, но ему вовсе не обязательно делится с читателем своими знаниями. Чем меньше читатель задумывается, читая твое произведение, тем лучше для него и для тебя. Самое лучшее, когда читатель проглатывает страницы романа, как коржики. Такие книги, поверьте мне, всегда будут идти нарасхват, — Тит опять потянулся за стаканом.

— В таком случае непонятно, почему тебя не читают, — после паузы произнес Герман, — в самом деле, очень странно… Ведь в твоих сочинениях полностью отсутствует мысль. А это всегда привлекало массового читателя, тут ты прав. Читатели слетались на такое чтиво, как мухи на говно. Ты уж прости меня.

Тит рукой сделал широкий, открытый жест: мол, чего уж там, прощаю, — главное, что ты меня правильно понял.

— Твоя проза, — продолжил Герман, — проста и незатейлива, как… как грабли. И свежа, как молодой редис… Мне кажется, что именно это должно обеспечивать тебе надежный успех у малообразованного читателя. Да и сам ты в смысле образованности и начитанности не очень-то…

Против ожидания Тит не обиделся.

— Настоящему писателю, — сказал он убежденно, — эрудиция только мешает.

— Льву Николаевичу это, вроде бы, не мешало… — тихо произнес Герман.