Две Дианы

В эту минуту Мария Стюарт, как бы подхваченная неодолимым вихрем, порывисто воскликнула:

— Как это хорошо, как хорошо! Сколько благородства, сколько величия в этом молчании! Настоящий рыцарь! Он даже не отвергает подозрений! О, такое молчание говорит больше, чем все оправдания!

Екатерина смерила юную королеву суровым, гневным взглядом, но это не остановило Марию:

— Возможно, я ошибаюсь, тем хуже! Я говорю то, что думаю! Я не могу скрывать свои чувства. Моя политика — это мое сердце! И оно говорит мне, что граф де Монтгомери не мог с холодным расчетом пойти на такое преступление, что он явился слепым орудием судьбы, что он считает себя выше подозрений и не нуждается ни в каком оправдании! Разве не так?

— О, государыня, как я вам благодарен! — вырвалось у Габриэля. — Ваша правда! Вы поступили как нужно!

— Еще бы! Я и сама это знаю! — ответила Мария.

— Будет ли конец этому ребячеству? — крикнула разъяренная Екатерина.

— Нет, государыня! — возразила Мария Стюарт. — Нет! Мы уже покончили с ребячеством, но мы, слава Богу, еще молоды, у нас все впереди. Не правда ли, государь? — грациозно обернулась она к своему молодому супругу.

Король ничего не ответил и только прикоснулся губами к руке, которую протянула ему Мария.

Наконец Екатерина не сдержалась. До сих пор она видела в короле только сына, чуть ли не ребенка; более того, она была уверена в поддержке герцога де Гиза: ведь за все это время он не проронил ни звука. Поэтому в ответ на последние насмешливые слова Марии она выплеснула наружу всю свою затаенную злобу:

— Так вот оно что! Я говорю о праве, а надо мной издеваются! Я требую — имея все основания — хотя бы допросить убийцу Генриха Второго, а его оправдывают, да еще и восхваляют! Хорошо! Если дело пошло на то, я сама открыто выступлю как обвинитель графа де Монтгомери! Откажет ли государь в правосудии своей матери? Пусть допросят коннетабля, если надо! Пусть допросят госпожу де Пуатье! И да откроется истина! Так или иначе, но предательское убийство короля на глазах у всего народа будет отомщено!

Во время этой яростной речи грустная, отрешенная усмешка блуждала на губах Габриэля.

Он вспоминал два последних стиха Нострадамусова гороскопа:

Полюбит его и его же убьетлюбовь короля!..

Ну что ж! Предсказание до сих пор было точным — и оно сбудется до конца! Екатерина добьется осуждения и гибели того, кого она некогда полюбила. Этого Габриэль ждал, и к этому он был готов.

Между тем Екатерина, рассудив, что зашла слишком далеко, остановилась и любезно обратилась к герцогу де Гизу:

— Почему вы ничего не скажете, герцог? Ведь вы-то со мной согласны, не так ли?

— Нет, государыня, — медленно произнес герцог, — я с вами не согласен, потому-то и молчу.

Глухо и угрожающе Екатерина спросила:

— Как! И вы тоже? И вы против меня?

— Да, государыня, о чем сам глубоко сожалею, — ответил герцог де Гиз. — Однако же вы видели: когда речь шла о коннетабле и герцогине де Валантинуа, я всецело разделял ваши взгляды…

— Потому что они совпадали с вашими, — процедила Екатерина Медичи. — Я это вижу теперь, но уже поздно!

— Что же касается де Монтгомери, — преспокойно продолжал герцог, — то я никак не могу согласиться с вами. Мне думается, что невозможно налагать ответственность за несчастный случай на дворянина исключительной храбрости и благородства. Подобный процесс принес бы ему торжество, а его обвинителям — посрамление. И посему, а также по некоторым иным причинам я держусь того мнения, что нам надлежит принести извинения графу де Монтгомери за его необдуманный арест и освободить его. Таково мое мнение.

— Превосходно! — захлебнулась злобным смехом Екатерина, круто повернувшись к королю: — Вот так мнение! Не совпадает ли оно случайно с вашим, сын мой?

Признательная улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у короля рассеялись все сомнения.

— Матушка, — сказал он, — я должен признаться, что держусь того же мнения, что и дядя.

— Предать память отца! — чуть ли не простонала Екатерина.

— Нет, государыня, я, напротив, ее берегу, — возразил Франциск II. — Разве не сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом, в самые жестокие минуты своей агонии он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов! Разрешите уж мне, его сыну, ему повиноваться!

— Так! Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери!

— Государыня, — перебил королеву герцог де Гиз, — разрешите вам напомнить ваши собственные слова: единая воля в государстве!

— Но я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля.

— Кстати, государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его супруга? — вмешалась Мария Стюарт. — Вот я вместе с дядей и подаю ему совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о благороднейшем и честнейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование беззаконием!

— И к таким увещеваниям вы прислушиваетесь? — обратилась королева к сыну.