Две Дианы

Габриэль, опустив подробности, сказал только, что после его разъяснения обстоятельств горестной кончины Генриха II его отпустили с миром.

— Иначе и быть не могло! — заметил адмирал. — Все благородное сословие Франции восстало бы против нелепого подозрения, которое запятнало бы достойнейшего его представителя.

— Не будем говорить об этом, — нахмурился Габриэль. — Я рад вас видеть, адмирал. Должен сказать, что ваши речи, рассуждения мэтра Парэ, писания и мои собственные размышления убедили меня в правоте вашего дела. Итак, я с вами!

— Добрая и весьма своевременная весть! — одобрительно подхватил адмирал.

— Но в то же время я думаю, что в ваших же интересах держать мое обращение в тайне. Только что герцог де Гиз говорил мне, что лучше избегать всякого шума вокруг моего имени. Тем более что эта отсрочка совпадает с новыми обязанностями, которые мне предстоят.

— Но как бы мы гордились, если бы открыто признали вас своим!

— И все-таки от этого — хотя бы на время — следует отказаться. Я могу только поклясться вам, что считаю себя одним из ваших братьев по духу.

— Прекрасно! Позвольте мне оповестить вождей движения о блестящей победе наших идей.

— Не возражаю, — отозвался Габриэль.

— Принц Конде, Ла Реноди, барон де Кастельно уже знают о вас, и все воздают должное вашей доблести, — заявил адмирал. — Еще до того, как вы окончательно примкнули к нам, мы видели в вас союзника исключительных достоинств и нерушимой честности. Потому-то мы и постановили не держать ничего в тайне от вас. Вы будете наравне со всеми руководителями посвящены во все наши планы. При этом вы совершенно свободны, связаны только мы…

— Такое доверие… — начал Габриэль.

Но адмирал перебил его:

— Оно обязывает вас только к сохранению тайны. Для начала знайте одно: планы, с которыми вы ознакомились на собрании в доме на площади Мобер и которые тогда были признаны преждевременными, сейчас вполне осуществимы. Юный король слаб, Гизы наглеют, новых гонений уже не скрывают, все это побуждает нас к решительным действиям, и мы начнем…

Но тут Габриэль не дал ему договорить:

— Простите, я говорил, что я ваш, но только в известных пределах. И дабы прервать вашу дальнейшую откровенность, считаю своим долгом заявить, что я признаю Реформацию только как религиозное движение, но не как политическую партию, и посему не могу ввязываться в события, носящие чисто политический характер. Франциск Второй, Мария Стюарт и сам герцог де Гиз только что отнеслись ко мне с присущими им великодушием и благородством. Я не могу не оправдать их доверие. Позвольте мне ограничиться лишь идейной стороной вашего учения и воздержаться от действий. Я могу открыто примкнуть к вам когда угодно, но сохраняя при этом независимость моей шпаги.

С минуту поразмыслив, Колиньи произнес:

— Мои слова, Габриэль, не были праздными словами: вы совершенно свободны… Идите своей дорогой, если вам так по сердцу; действуйте без нас или совсем бездействуйте. Мы не ждем от вас никакого отчета. Мы знаем, — подчеркнул он, — что иной раз вы умеете обходиться без союзников и без советчиков.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился Габриэль.

— Я все понял, — ответил адмирал. — В данное время вы не можете участвовать в наших действиях, направленных против королевской власти. Будь по-вашему! Мы ограничимся тем, что будем ставить вас в известность о наших планах и переменах. Следовать ли за нами или оставаться в стороне — это ваше личное дело. Вам дадут знать, письмом или через гонца, когда и для чего вы нам понадобитесь, и вы поступите, как найдете нужным. Так решили в отношении вас руководители движения. Такие условия вы, думается, принять можете.

— Я их принимаю и благодарю вас, — ответил Габриэль.

И они расстались.

XVII

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

Прошло семь или восемь месяцев. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события. Чтобы ознакомиться и разобраться в них, мысленно перенесемся в некое учреждение, где собираются воедино все последние новости, а именно — в кабинет начальника полиции.

Итак, вечером 25 февраля 1560 года г-н де Бражелон, начальник полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей по имени Арпион.

Тот читал:

— «Сегодняшнего числа известный вор Жиль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот момент, когда срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы…»

— У каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! — воскликнул г-н де Бражелон.

— Какое кощунство! — сказал мэтр Арпион.

— А какая ловкость! — заметил начальник полиции. — Какая ловкость! Ведь каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, мэтр Арпион, как мы разделаемся с этим прохвостом. Дальше.

Мэтр Арпион продолжал:

— «Господа уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением отказаться от вкушения мясной пищи на время великого поста, были приняты господином де Сешелем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что они ему нужны, как прыщ под носом».