Две души

Да... Я дом Ирмы критиковала? Ну если там - музей, то здесь - точно склеп. Все вокруг было идеально чистым и казалось стерильным, даже воздух пах тем самым медицинским раствором, от которого меня частенько тошнило в юности в местных городских больницах. Боже, тут же жить вообще невозможно: в мумию превратишься, самостоятельно забальзамируешься.

Высоко под потолком, несмотря на дневное освещение, щедро лившееся яркими солнечными лучами в высокие стрельчатые окна, летали несколько больших магических шаров, окрашивавших воздух в красно-розовый цвет. Улица красных фонарей, блин.

'Что?'

'Это так у нас места, где проститутки работают, называют. И не возмущайся. Там тоже стараются чисто убирать, чтобы клиенты не дай бог лишнюю заразу у них не подхватили. Все, Ирма, ша, не мешая мне осматриваться'.

Впрочем, осмотреться мне толком не дали: свекровь во время нашего с подругой диалога уверенно шагала дальше, удерживая мою руку в своей ладони, и все, что я успела увидеть, - это узкие, длинные, хорошо освещенные магическими шарами коридоры и портреты надменных предков-аристократов на выкрашенных желтой краской стенах. О! Тут еще, оказывается, и желтый дом.

'А теперь - что это?'

'Больница для умалишенных. Раньше там красили стены в желтый цвет'.

'Зачем?'

'Понятия не имею'.

Музицирование, пение и смехи за стеной привлекли наше внимание. Свекровь решительно распахнула дверь в одну из комнат и зашла внутрь, так же ведя меня за руку. Это что? Бальная зала? Да, похоже на то. Опять все вокруг вычурно, аляповато, безвкусно. И никакого чувства меры. Обстановка просто вопиет о богатстве и безмозглости хозяев: золото и серебро повсюду, кажется - отломи кусок подоконника, и он тоже будет золотым. В дальнем конце зала - пианино и несколько кресел и диванчиков, на которых и за которыми расположилась уйма разношерстного народу, в основном - молодежь. На стук двери оглянулись, пианино замерло, и нас стали внимательно рассматривать. Через пару секунд одна из женщин, чересчур полная низенькая блондинка, одетая в ярко-оранжевое платье, с кричаще пошлым и невероятно дорогим изумрудным ожерельем на пышной, практически полностью открытой груди, стремительно поднялась с кресла и поспешила к нам.

- Аренила, дорогая! Какой приятный сюрприз! Я велю выпороть слуг за их беспечность и нерадивость! Вас должны были проводить сюда и доложить мне!

Тут же - вопросительный взгляд в мою сторону. Свекровь как-то странно улыбнулась, словно увидела хищницу, равную себе по повадкам и манерам, а не хорошую приятельницу:

- Аурелия, позволь представить тебе Ирму ранос дорт Антариониус, мою невестку, жену моего ненаглядного Вартариуса.

Меня внимательно осмотрели с ног до головы, будто букашку, под микроскопом, признали не стоящей царственного внимания хозяйки и холодно кивнули. Ах, так? Ладно, женщина, я вам это вспомню чуть попозже.

Графиня провела нас к гостям и представила как хороших знакомых, даже не подумав упомянуть о приятельских отношениях с Аренилой. Ой, нарывается кто-то. Я смотрю, и у свекрови глаза подозрительно заблестели. Похоже, скоро здесь будет очень весело.

В любом обществе всеобщее внимание к себе чаще всего привлекают две категории женщин: роковые красавицы, обжигающие своей внешностью, как огонь, и тихушницы-неудачницы, у которых все валится из рук. К первым тянутся, с ними стремятся дружить, над вторыми смеются и стараются держаться от них подальше. Роковую красавицу с нынешним обликом Ирмы я сыграть не могу. Значит, придется действовать под другой маской.

Подойдя к пианино и намеренно игнорируя сидевшую за ним длинноногую красавицу брюнетку, я любовно погладила музыкальный инструмент по полировке и совершенно честно восхитилась:

- Какое великолепие! Наверное, играть на нем - сплошное удовольствие!

- Ты умеешь музицировать, деточка? - С легким презрением поинтересовалась у меня Аурелия.

- Немного, - откровенно призналась я.

- Синдара, встань. Пусть наша гостья покажет нам свое умение.

Думаешь посадить меня в лужу? Наивная.

'Ирма, тебя учили играть?'

'Да, но давно'.

'И то хлеб. Значит, пальцы поставлены'.

Когда брюнетка послушно встала из-за инструмента, я уселась на ее место, пробежалась по клавишам, привыкая к их звучанию, чуть прикрыла глаза и под частью внимательными, частью насмешливыми взглядами всех присутствующих начала играть Бетховена. 'Лунная соната' была единственным произведением, которое я могла сыграть даже во сне. Именно эта вещь примиряла меня с постоянными походами в музыкальную школу и разучиванием гамм. Именно благодаря ей я каждый раз самостоятельно садилась за пианино, купленное мне по настоянию матери отцом, и прилежно выполняла все домашние задания. И сейчас я, полностью отдавшись музыке, играла именно это произведение.

Наконец прозвучали последние аккорды, и в зале установилась немая тишина.

Я открыла глаза, возвращаясь в реальность.

- Вы великолепно играете!

Это кто там еще? Парень лет двадцати - двадцати пяти, высокий, с пепельно-серыми волосами, прямым носом и темно-синими глазами. И стоит так удобно...