Две коровы и фургон дури

— Я не собираюсь тебе рассказывать.

— Это еще почему?

— Потому что ты все равно не поверишь мне.

— Ах так… — Он затянулся сигаретой и ткнул пальцем в газету, в расплывчатую фотографию леса в том месте, где я нашел труп. Там еще была целая заметка про этого повешенного — кто он такой и что делал в наших краях. Его звали Фред Бакстер, и, по свидетельству одного местного работяги, он не очень-то любил общаться: «Он приехал с полгода назад, но с нами не разговаривал. Мы его вообще почти не видели. Конечно, ходили слухи о том, чем он промышляет, но нам в голову не могло прийти, что это дело может так обернуться». — Мне тоже не могло в голову прийти, что это дело так обернется, — сказал Спайк и уставился в свою кружку. Он так внимательно ее разглядывал, как будто хотел найти на ее дне что-то важное, может быть, ответы на свои вопросы. — Не знаю, что мне делать теперь. Просто не представляю. Но у меня есть одна идея. — Он не смотрел мне в глаза, что, вероятнее всего, значило, что идея была идиотская и он сам это знал.

— Какая идея?

— Мой дружок, у которого я обретаюсь, знает кое-кого в Лондоне.

— Что ж, ему это может пригодиться. Недаром он выглядит таким милым, умненьким мальчиком.

— Эй, на что ты намекаешь?

— Я его только что видел.

— Ага. Понятно. — Спайк прищурился и смерил меня не очень трезвым взглядом. — Ну и что, блин! Он им вчера позвонил. Они купят у меня дурь. Возьмут все, что у меня есть, во как!

— Он что, сказал своим «людям» в Лондоне, что у тебя есть полтонны дури?

— Ну не полтонны, сам знаешь…

— Не в этом дело…

— А в чем?

— Ты не догоняешь, так, Спайк?

— Чего это я не догоняю?

— Все кончено. Понятно? Это уже не твоя дурь. Ты не можешь ее продать, дурында. Тебе остается только сидеть в этой дыре, не высовываясь, затаить дыхание и думать, чем ты сможешь заняться в будущем. Потому что все уже вышло на совсем другой уровень.

— Что ты имеешь в виду?

— Так я тебе все и рассказал!

— Но ты же мой друг! — сказал Спайк и уставился прямо мне в лицо молящими, полными слез глазами, как утопающий, хватающийся за соломинку. — Эл, пожалуйста…

— Что «пожалуйста»?

— Скажи, что ты по-прежнему мой друг!

— Я бы иначе не пришел, ты же знаешь… — На секунду я положил руку на сгиб его локтя, потом взял свою кружку и отпил большой глоток. — Я беспокоился о тебе, старина.

— Почему?

— Да потому, что твои друзья-бандюганы никак не успокоятся.

— Откуда ты знаешь?

— Они приходили на ферму. Мистер Эванс пригрозил им винтовкой. Они ушли, но большого впечатления на них она не произвела.

— Даже так?

— Вот именно. Так что забудь о том, что ты хотел продать траву, и просто сиди тихо-тихо, как мышка. Я постараюсь все уладить. Постараюсь разрулить.

— А как ты это сделаешь?

— А вот этого я тебе говорить не хочу. Тебе придется мне довериться.

Он снова взглянул на меня.

— Прости, — сказал он очень тихо.

— Да ладно тебе, Спайк. С кем не бывает. Но облажался ты по-крупному, поверь.

— По полной программе…

— Но все равно ты мой друг. Мой лучший друг.

Он глотнул еще пива и пробормотал:

— Спасибо…

Друзья — редкая штука, подумал я, в смысле — настоящие друзья, которые остаются с тобой в горе и в радости. Но как возникает дружба? Как она устроена? Откуда мы знаем, что именно на этого человека можно положиться, позвать его на помощь, доверить ему свои тайны? Может быть, мы чувствуем, что нас поймут? Или настоящая дружба — это когда желаешь другу того же, что и себе? Конечно, я очень хотел, чтобы у Спайка было все то, что у меня: хорошая работа, стройная девушка с красивыми глазами, и я хотел, чтобы он вырос из своих бредовых идей. А с другой стороны, если считать, что настоящие друзья разговаривают обо всем на свете, мы со Спайком были не такими уж настоящими — я-то, по крайней мере, не все мог ему рассказать. Потому что он бы не понял. Так что такой дружбы, как в фильмах показывают или там в книгах описывают, у нас не было. Но, может быть, ее вообще не существует? Все эти книги да фильмы — сплошная выдумка, сами знаете. Иной раз такое покажут — прямо как с другой планеты взяли. Так что, когда Спайк сказал мне «спасибо!», говорить нам вроде бы стало не о чем, и мы посидели минут десять, потрындели о том о сем: что наш «Глобус» из всех окрестных пабов самый лучший и что в школе в общем-то было не так уж и плохо. О вещах бесспорных и напоминающих нам, что мир вокруг нас — хороший и правильный, о вещах ясных, чистых, простых, а когда мы наговорились о них, я встал, похлопал его по плечу, еще раз сказал, что я обо всем позабочусь и что пусть он сидит тихо и не рыпается, и поехал назад в Ашбритл.

Вообще-то мне не нравится, что я столько времени провожу в барах. Совсем не нравится, ей-богу! Но некоторые бары очень уютные, знаете, и в них приятно просто посидеть и расслабиться, к тому же там я чувствую себя в безопасности. Поэтому, когда Сэм спросила, не хочу ли я съездить в Стейпл-Кросс, я сказал: «Конечно!» — и тогда она надела запасной шлем, запрыгнула позади меня на сиденье, обвила за пояс тонкими руками, прижалась щекой к моей спине, и мы понеслись.