Две Москвы. Метафизика столицы

Кажется, Ростопчин как человек ни в чем не сходен с тем героем, сравнение с которым диктуется нам зеркалом домовой фабулы. Но ведь несходен он зеркально. Это смотрятся друг в друга столь похожие и столь различные двенадцатые годы.

Ярче всего на разнице веков читается фигура Верещагина. Смутное время принадлежало Верещагиным. Не-Верещагин Минин нашел не-Верещагина Пожарского. Граф Ростопчин, напротив, действовал во время, которое не назовешь сколь-нибудь смутным. Была ли в нашем прошлом минута здоровей, когда единственный, почти необъяснимый Верещагин отыскался в нации Пожарских. Однако нация Пожарских милосердна, а Ростопчин был только справедлив.

Пожарский стал во главе войска и народа как светлый человек. К исходу Смуты это было чудом. Мы мало понимаем о военном гении Пожарского, хотя бы потому, что трудно представимы битвы в городе как в поле, на укрытой снегом или проступившей травами золе Москвы. Но вот кремлевский польский полк, сдавшийся князю Трубецкому, был перебит, а полк, сдавшийся князю Пожарскому, – распущен восвояси. Пожарский не позволил Трубецкому грабить отпущенных поляками из осажденного Кремля боярынь и детей (среди которых были Михаил Романов с матерью), больше того, распорядился проводить каждых к родным. Первое ополчение не удостоилось победы по недостоинству этого Трубецкого и других вождей.

Граф Ростопчин утрирует, заигрывает этикетное начало войны. Нет, Ростопчин не первый, кто заигрался, ибо заигрался целый XVIII век, которому история о Верещагине представилась бы безупречной. Но вкус у публики переменился за минуту, на которую граф опоздал. Это явилось новое столетие. Не скажешь и того, что граф закрыл собою старое – эта двусмысленная честь досталась декабристам. 1812 год был не концом, а кульминацией дворянских войн, но кульминацией, по драматическому правилу приближенной к развязке 1825-го.

Таков же на масштабе европейской карты Бонапарт – тоже позер, тоже актер. Наполеон и Ростопчин нашли друг друга. Свидетель московского пожара Стендаль, который «с уважением обошел загородный дом графа Растопчина», писал, что «видел деяние, достойное Брута и римлян, достойное своим величием гения того человека, против которого оно было направлено».

Рим: Золотой дом

И в подозрении, что Ростопчин оставил дом Наполеону, и в узнавании Нерона за Ростопчиным вновь проступает исключительность домовладения. Его неявно царский статус.

После пожара Рима Нерон распространил свои дворцы за стены императорского Палатина, заняв ближайшие отроги Эсквилина и Целия. Дворцы объединяло имя Золотого дома. Желание распространить дворец считается среди причин поджога Рима. Выход за пределы Палатина Нерон наметил до пожара, Переходным дворцом, продлившим резиденцию на Форум, к Эсквилину. Зрелищем пожара поджигатель любовался с башни Мецената в садах Эсквилина. Здесь император в театральном одеянии пел или декламировал стихи, когда пожар взял силу. Жажда поэтического вдохновения – вторая версия поджога.

У ближнего отрога Эсквилина есть собственное имя Оппий. Раскопанные, а отчасти видимые над землей руины Золотого дома служат его знаком.

Дж. Б. Пиранези. Античный Рим. План. 1757. Фрагмент.

К востоку от Палатина и Колизея – Термы Тита на месте Золотого дома.

На Целии Нерон взял ко дворцу огромный храм Божественного Клавдия, частично превратив его в нимфей.

Лубянка пролегает Сретенским холмом, московским Целием. Но если рифмовать дом «русского Нерона» с руинами на Оппии, приходится решить, что Сретенский один на роли двух отрогов Семихолмия, прообразует их неглименским и москворецким склонами, раздельно взятыми. Географически точнее первый вариант, а символически, наверное, второй.

Неравенство фигур Нерона и Ростопчина только усиливает аналогию: граф и его жилище проявляют знаки Семихолмия в московской, русской степени.

Аллегория пожара

Римская аналогия подсказывает то же, что и московская владельческая фабула с ее зеркальной логикой: граф Ростопчин есть аллегория московского пожара. Гений очага. Все свойства графа огненные: театральность, артистизм, позерство, переменчивость, непредсказуемость, подвижность.

Дж. Б. Пиранези. Руины Золотого дома Нерона.

Гравюра. Середина XVIII века

Ростопчин держал себя живой ампирной аллегорией, произведением наполеоновского, александровского времени. И преуспел, оставшись аллегорией в культуре, в мифе. Равно в русском и французском мифах, согласно называющих Ростопчина организатором московского пожара.

Подобным образом аллегоричен современник графа, монумент Пожарского.

Двор и дом

Растоп не вчуже городу, увиденному в полноте материальности, домовья, а не в пустоте дворов и площадей. Городу избяному, где изба есть древнее «истьба», от слова «истопить». Городу теплых очагов, затепленных свечей.