Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Шагов через двести блики наших факелов заиграли на стенах огромного роскошного сооружения, на подножии которого, при дрожащем свете огней, можно было раз­глядеть стихи Корана, опоясывавшие здание, словно свя­щенные головные повязки мумий, тогда как свет, осла­бевая, по мере того как он поднимался вверх, и внезапно прерываясь, когда на его пути оказывались карнизы и отбрасывавшие тень выступающие углы, терялся во мраке, прежде чем достичь вершин минаретов, чьи золо­тые полумесяцы сверкали в ночном небе, словно звезды.

Мы постучали в дверь этого величественного здания; от шума, непривычного в столь поздний час, проснулись ястребы, прятавшиеся среди каменных арабесок и с громкими криками взлетевшие в небо. В ответ раздался протяжный вой, и на какое-то время нам пришло в голову, что в некрополе обитают лишь собаки и хищные птицы, но вскоре послышались шаги человека; наши арабы обменялись несколькими словами с тем, кто стоял за дверью, наконец она открылась, и на пороге этой великолепной гробницы показался ее хозяин.

Это был старик, наделенный чисто мусульманским немногословием; узнав, что привело нас сюда, он знаком пригласил нас войти, показал различные помещения зда­ния, а затем провел в погребальный склеп, стены кото­рого были украшены мозаичными цветами тончайшей работы; внутри склепа стоял превосходно сохранившийся гранитный саркофаг.

Однако нам не хотелось довольствоваться осмотром лишь одной усыпальницы; мы сказали об этом старику, и он знаком дал понять, что находится в нашем распоря­жении; мы покинули гробницу и вышли на улицу. Там нас поджидали ястребы, которые, снова увидев свет, тот­час же опять принялись испускать крики и кружиться так низко над факелами, что почти исчезали в клубах дыма; одновременно нас окружили и с воем побежали вслед за нами сотни бродячих собак, которые днем рыщут в поисках пропитания по улицам Каира, а вечером нахо­дят пристанище в гробницах. От этих криков и этого воя, служивших протестом против жизни и света, столь непривычных в этом месте и в этот час, пробудились арабы-бедуины, люди непокорного племени, которые сочли бы себя пленниками, если бы за ними закрылись городские ворота и разлучили их, пусть всего лишь на время ночного сна, с пустыней; бедуины поднялись, закутанные в бурнусы, на ступенях мечетей и в углубле­ниях гробниц и в своих белых саванах казались разгне­ванными тенями тех, чей покой мы потревожили.

В окружении этой мрачной свиты и этих могильных призраков мы добрались до отдаленного уголка клад­бища, где нам показали гробницы джузамитов — одной из ветвей арабского племени кахлан, обоснова­вшейся в Египте во времена мусульманского завоевания. Две усыпальницы выделялись здесь среди других своим богатством: это были гробницы двух людей, прослави­вшихся гостеприимством и щедростью: у одного из них, Тарифа, каждый день за столом собиралось не менее тысячи гостей, которых приводили к нему в дом неволь­ники, расставленные у всех ворот города; другой, Муханна, не имея как-то раз другого топлива, чтобы приготовить угощение для путников, нашедших приют в его шатре, сжег богатую добычу, захваченную им у непри­ятеля; их мертвым телам было оказано такое же щедрое гостеприимство, каким сами эти люди отличались при жизни, и они покоятся в великолепных и просторных гробницах, похожих на дворцы.

Осмотрев эти сооружения, мы направились к послед­ней усыпальнице, показавшейся нам древнее всех тех, какие были кругом; ее стены были сплошь покрыты тре­щинами, а местами в них даже зияли дыры; Мухаммед показал нам начертанную над одной из этих щелей фразу какого-то персидского поэта, смысл которой, на наш взгляд, был довольно туманным:

«Каждая расщелина этого древнего сооружения — полу­открытые уста, смеющиеся над преходящей роскошью цар­ских обителей».

Мы провели около двух часов в этом городе мертвых и осмотрели самые красивые его сооружения; пора было возвращаться к нашим арабам: мы двинулись в сторону первой осмотренной нами усыпальницы, по-прежнему под эскортом ястребов, в сопровождении собак, бок о бок с призраками; однако, словно этот фантастический кортеж удерживала в городе мертвых какая-то высшая сила, он остановился у ворот, которые выходили на рав­нину, населенную живыми людьми; мы без сожаления расстались с ним и направились к своей палатке. Какое-то время до нас еще доносились крики ястребов и завывания собак, но, успокоенные тишиной и мраком, одни вернулись к своим мраморным гнездам, другие — к своим гранитным конурам; затем все стихло, и больше ни один звук не отдавался эхом в мертвом городе, нена­долго оторванном нами от его вечного сна.