Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Однако наши арабы, взяв на себя это обязательство, проявили добрую волю в большей степени, чем преду­смотрительность. Наши три имени, столь непохожие по звучанию и содержащие обилие согласных, были не­удобны для восточной гортани, и потому, несмотря на свои многократные попытки, арабы так коверкали их, что в подобном произношении имена эти рисковали не только тем, что их не передадут грядущим поколениям исмаильтян, но и тем, что их не узнают наши лучшие друзья. К тому же подобные филологические упражнения оказались слишком утомительны для этих детей при­роды, способных стоически переносить физическую усталость, но, как и неаполитанские лаццарони, испыты­вающих отвращение к умственному труду. Так что после десяти минут тщетных усилий Бешара поднялся и, снова приблизившись к нам, попросил от имени своих товари­щей, неспособных произнести наши назарянские имена, позволить наречь нас арабскими именами, которые мы должны будем сохранить до конца путешествия, чтобы арабы могли обращаться к нам, а мы — отвечать им; не видя в этом никакой беды, мы охотно ответили согла­сием на их просьбу. После чего нам немедленно поме­няли имена. Господин Тейлор в силу своего положения и несколько большего, чем наш, возраста был назван Ибрагим-беем, то есть вождем Авраамом; Мейер, который по худобе, цвету кожи и чертам лица несколько напоминал внешне одного араба из нашего конвоя, удо­стоился имени Хасан, а я, принимая во внимание мою скороспелую готовность говорить по-арабски, уверенную посадку на дромадере и навязчивое стремление что-то записывать или зарисовывать, получил имя Исмаил, к которому, в довершение почестей, было добавлено слово эфенди, то есть «ученый».

Когда, к общему удовольствию, с этим вопросом было покончено, Бешара скрестил руки на груди, желая нам спокойной ночи и моля Магомета избавить нас от визита Салема.

Падкий на все, что могло придать красочности нашему путешествию, я поинтересовался у Мухаммеда, кто такой Салем. Он ответил мне, что это арабский вор, известный в этих краях своей отвагой и ловкостью и совершивший в том самом месте, где мы устроили привал, одну из самых удивительных своих проделок. Сказанного оказа­лось достаточно, чтобы возбудить наше любопытство; при всей нашей усталости, желание спать у нас было еще не настолько сильным, чтобы мы не могли послушать рассказ Бешары. Так что мы сели в круг вместе с ара­бами, раздали табак, разожгли чубуки, и, прибегая к помощи Мухаммеда, Бешара начал свое повествование, которое звучало наполовину по-французски, наполовину по-арабски и осталось бы непонятным ни на том, ни на другом языке, если бы для товарищей он не дополнял свои слова жестами, а наш переводчик не разъяснял бы нам самые темные места в его рассказе.

Так вот, Салем был простым арабом из племени кочев­ников, еще в детстве проявившим незаурядные способ­ности к воровству; эту склонность всячески поощряли его родители, тотчас осознавшие, какие выгоды она сулит в будущем, если направлять ее должным образом. И потому юный Салем, никоим образом не посягая на соб­ственность своего племени и дружественных племен, еще в ранней молодости употреблял свои зарождающиеся таланты против тех, с кем его племя враждовало. Гибкий, как змея, ловкий, как пантера, легкий, как газель, он заползал в шатер так, что при этом не вздрагивало полотно и не скрипел песок; он в один прыжок преодо­левал бурный поток в пятнадцать футов шириной и обго­нял бегущего рысью дромадера.