Две недели в другом городе

«Я приехал в Рим не для того, чтобы утешать обделенных, — подумал Джек — Заставлю Деспьера заплатить за себя и свою девушку. Это будет моим единственным достижением за день».

Деспьер ошибся, сказав, что в том ресторане, куда он привел их, не было туристов с двенадцатого века. Напротив Джека в углу небольшого зала сидела тихая американская пара, казавшаяся четой молодоженов. Они серьезно изучали меню; девушка, подняв голову, обратилась к стоявшему перед ней официанту:

— Я хочу что-нибудь типично итальянское. Омлет — это итальянское блюдо?

Джек готов был поцеловать ее в чистый, прекрасный американский лоб.

Интерьер этого типичного римского ресторана не радовал глаз: стены были расписаны кричаще яркими видами Неаполитанского залива; люстры в виде безвкусных модернистских конструкций висели под потолком столь высоким, что благодаря какому-то акустическому эффекту посетителям приходилось кричать, чтобы их услышали соседи по столику. Деспьер заказал для всех местное фирменное блюдо — spaghetti alle vongole, [16] официант поставил на стол открытый графин с широким горлом, наполненный вином.

— По мнению Джека, в характере Мориса Делани есть тайные красоты; сейчас он поведает нам о них, и я смогу нарисовать объективный портрет великого человека.

Джек попытался вспомнить, как однажды вечером, более двадцати лет назад, он познакомился с Делани. Случилось это в гримерной; кроме режиссера, в убогой полутемной комнате находились Лоренс Майерс и девушка, впоследствии ставшая женой сценариста. Только что закончился спектакль, в течение недели апробировавшийся в Филадельфии. Майерс и его невеста сидели рядом на старом диване, Джек очищал перед зеркалом лицо кольдкремом.

— Это была первая пьеса Майерса, — сказал он. — Драматург радовался положительным откликам прессы и успеху, который вещь имела у публики, все говорили, что Хэрри Дэвис — он играл главную роль — станет звездой. Дэвис уже умер. Майерс — тоже.

Джек замолчал, пытаясь понять, зачем сказал об этом, ради чего воздвиг над заброшенными могилами забытых американцев надгробия из слов, объявив своим слушателям об их смерти. В этот миг Джек как бы воочию увидел живого Майерса — бледного, нервного молодого человека в изношенном костюме, сидящего возле смущенной девушки, которая напоминала гувернантку, отпущенную на выходной; она любила Майерса так неистово, что превратила их жизнь в цепочку ужасных сцен ревности, оборвавшуюся в тот день, когда Лоренс покинул кислородную палатку, чтобы умереть.

— Майерс где-то познакомился с Делани, все знали, что режиссер находится в зрительном зале и следит за спектаклем, — продолжил Джек. — Делани недавно закончил свою первую полнометражную картину, она имела шумный успех; прилетев на восток, он заехал в Филадельфию, чтобы посмотреть спектакль и поделиться своим мнением с Майерсом.

Пока подошедший официант расставлял тарелки, Джек, смежив веки, вспоминал, как выглядел Делани, когда ворвался в гримерную. Молодой, грубоватый, самоуверенный, с хриплым голосом, одетый артистически-небрежно, Делани был в дорогом пальто из верблюжьей шерсти, на его шее развевался, как флаг, кашемировый шарф; его разъяренное лицо пылало, в движениях Чувствовался избыток жизненных сил, казалось, он обладал неистощимым запасом энергии.

— Он заявил следующее, — продолжил Джек, когда официант ушел, — «Забудьте о прессе, Майерс, вы — конченый человек. Что они тут смыслят, в Филадельфии? В Нью-Йорке вас разорвут на куски!»

— Это на него похоже. — Деспьер сухо усмехнулся, его вилка замерла над тарелкой. — О таком Делани я и пишу.

— Он пожалел Майерса. — Джек вспомнил побелевшее лицо сценариста и слезы, выступившие на глазах его девушки. — Лучше знать правду заранее, чем ринуться в Нью-Йорк полным радужных надежд и испытать сильнейшее разочарование.

Джек увидел, что Вероника понимающе кивнула. Мисс Хенкен ела торопливо, как бы украдкой, словно ей редко удавалось наесться досыта и она боялась, что в любую секунду ошибка, по которой она попала сюда, может раскрыться и ее попросят покинуть ресторан.

— Что еще хорошего он сказал? — спросил Деспьер.

— В гримерную зашли режиссер и продюсер постановки, — продолжал Джек, — они тоже хотели узнать мнение Делани; повернувшись к ним, Морис закричал: «Вы собираетесь везти этот балаган в Нью-Йорк? Что происходит с театром? Неужели театральные деятели окончательно утратили самоуважение? Неужто у них совсем не осталось вкуса, чувства меры, любви к своей профессии?»