Две русских народности (сборник)

Но я отклонился несколько от своей цели. Дело в том, что название Руси укрепилось издревле за южнорусским народом. Название не возникает без факта. Нельзя навязать народу ни с того ни с сего какое-нибудь имя. Это могло приходить в голову только таким мудрецам, против которых мы недавно писали и которые нам сообщили прекурьезную новость, как Екатерина II высочайшим повелением даровала московскому народу имя русского и запретила ему употреблять древнее свое имя – «московитяне». Вместе с названием развивалась и самобытная история жизни южнорусского народа. Известно, в какое неприятное положение поставляют нас старые наши летописцы, коль скоро мы захотим исследовать судьбу старой народной жизни: нас угощают досыта княжескими междоусобиями, известиями о построении церквей, со щепетильною точностью сообщают о днях, даже о часах кончины князей и епископов, но как постучишься к ним в двери сокровищницы народной жизни – тут они немы и глухи, и заброшены давно в море забвения ключи от этих заветных дверей. Слабые, неясные тени остались от далекого прошедшего. Но и этих теней пока достаточно, чтоб видеть, как рано Южная Русь пошла иным, своеобразным путем возрастать отлично от севера. Одни и те же общие начала на юге устанавливались, утверждались, видоизменялись иным образом, чем на севере. До половины XII века север, а еще более северо-восток нам мало известны. Летописные сказания тех времен вращаются только на юге; новгородские летописи представляют как будто какое-то оглавление утраченного летописного повествования, так коротки и отрывочны местные известия, в них сохранившиеся, и, признаюсь, как-то странно слышать проповедуемые некоторыми почтенными исследователями и усвоенные учителями в школах глубокомысленные наблюдения над развитием новгородских общественных начал соразмерно переворотам и движениям удельного русского мира, когда на самом деле тут можно судить только о развитии новгородских летописей, а никак не новгородской жизни. Но о судьбе северо-восточного русского мира этой Суздальско-Ростовско-Муромско-Рязанской страны в ранние времена нашей истории не осталось даже и такого оглавления, и это тем досаднее, когда знаешь, что именно тогда-то в этом крае и образовалось зерно великорусской народности, и тогда-то пустила она первые ростки того, что впоследствии сделалось рычагом соединения и всего русского мира и залогом грядущего обновления всего славянского… ее таинственное происхождение и детство облечено непроницаемым туманом. При невозможности рассеять его густые слои остается или поддаться искушению и пуститься в бесконечные догадки и предположения, либо, как некогда делали, успокоиться на утишающей всякое умственное волнение мысли, что так угодно было верховному промыслу и что причины, почему великорусская народность стала такою именно, какою явилась впоследствии, зависели от неисповедимой воли. И тот и другой способ мышления не удовлетворяет нашей потребности. Догадки и предположения не сделаются сами собою истинами, если не подтвердятся или очевидными фактами, или несомненной логической связью явлений. Мы не сомневаемся в промысле, но верим при этом, что все, что ни случается в мире, управляется тем же промыслом, как известное, так и неизвестное, а опираясь в суждениях только на промысл, не останется ничего для самого суждения. Дело истории – исследовать причины частных явлений, а не причину причин, недоступную человеческому уму. Единственно, что мы знаем о северо-востоке, – это то, что там было славянское народонаселение посреди финнов и с значительным перевесом над последними, что край этот имел те же общие зачатки, какие были и в других землях русского мира, но не знаем ни подробностей, ни способа применения общих начал к частным условиям. На юге между тем весь народ южнорусский в начале XI века ощутительно обозначается единством; несмотря на княжеские перегородки, он беспрестанно напоминает о своем единстве событиями своей истории; он усваивает одно имя Руси; у него одни общие побуждения, одни главные обстоятельства вращают его; его части стремятся друг к другу, тогда как земли других ветвей общерусского славянского племени, например кривичи, обособляются своеобразными частями в федеративной связи. Новгород, обособленный с своею землею на севере, постоянно стремится к югу; он ближе к Киеву, чем к Полоцку или Смоленску. И это, конечно, происходит от ближайшей этнографической его связи с югом.