Две русских народности (сборник)

С половины XII века обозначается в истории характер Восточной Руси, Ростовско-Суздальско-Муромско-Рязанской земли. Явления ее самобытной жизни, по древней нашей летописи, начинаются с тех пор, как Андрей Юрьевич в 1157 году был избран особым князем всей земли Ростовско-Суздальской. Тогда-то явно выказывается своеобразный дух, господствующий в общественном строе этого края, и склад понятий об общественной жизни, управлявший событиями, – отличие этих понятий от тех, которые давали смысл явлениям в Южной Руси и в Новгороде. Эпоха эта чрезвычайно важна и представляет драгоценный предмет для исследователя нашего прошедшего; тут открывается нарисованная, хотя неясно, наподобие изображений в наших старых рукописях, картина детства великорусского народа. Тут можно видеть первые ростки тех свойств, которые составляли впоследствии источник его силы, доблестей и слабостей. Словно вы читаете детство великого человека и ловите в его ребяческих движениях начатки будущих подвигов.

Что отличает народ великорусский в его детстве от народа Южной Руси и других земель русских – это стремление дать прочность и формальность единству своей земли. Андрея избирают единым по всей земле, на все города. У него несколько братьев и два племянника; их изгоняют, дозволяют оставаться только двум: одному, который по болезни не может быть никаким деятельным членом земли, и другому, который не показывает никаких властолюбивых наклонностей. Изгнание братьев не дело единого Андрея, но дело целой земли. Летописец края говорит, что те же, которые поставили Андрея, те же изгнали меньших братьев. Это единство, к которому явно стремились понятия, не могло, однако, сразу утвердиться и обратиться в постоянный и привычный порядок; впоследствии земля снова имела разом нескольких князей, но зато один из них был великий князь верховный всей земли. Вместе с тем тогда уже является стремление подчинить своей земле другие русские земли. Так, Муромская и Рязанская земли уже были подчинены с своими князьями князю Ростовско-Суздальскому. Это не были личные желания одних князей, напротив, князья, принадлежа к роду, которого значение связано было с единством всей русской федерации, сами заимствовали в восточнорусской местности это местное стремление. Из нескольких черт, сохраненных летописцем, при всей скупости последнего на заявление народных побуждений, видно, что князья в делах, обличавших, по-видимому, их личное властолюбие, действовали по внушению народной воли, и то, что приписывалось их самовластию, надобно будет приписать самовластным наклонностям тех, которые окружали князей. Когда Всеволод захотел отпустить пойманных князей, своего племянника и Глеба Рязанского, владимирцы не допустили до этого и приговорили ослепить их. Когда тот же Всеволод идет на Новгород и осаждает Торжок, он расположен к миру и не хочет разорять волости, но дружина его требует этого: оскорбление князю она считает оскорблением себе. «Мы не целовать их пришли», – говорят владимирцы иронически. Таким образом, стремление подчинить Новгород и вражда с Новгородом истекала не из княжеских, а из народных побуждений, и оттого-то новгородцы, отбив суздальцев от стен своего города, скоро сходились с суздальскими князьями и, напротив, неистово мстили суздальцам, продавая каждого суздальца по две ногаты. Оттого с таким ожесточением, с такою надменностью ополчалась суздальская земля против новгородцев, вошедших туда победителями под знаменем Мстислава Удалого. Несколько раз можно заметить, как во время нападений князей восточнорусской земли на Новгород прорывалась народная гордость этой земли, успевшая уже образовать предрассудок о превосходстве своего народа пред новгородцами и о праве своего первенства над ними. Элементы образованности, воспитанные на киевской почве под православными понятиями, перешли в восточную землю и там приняли иного рода рост и явились в ином образе. Вместо Киева южного явился на востоке другой Киев – Владимир; по всему видно, существовала мысль создать его другим Киевом, перенести старый Киев на новое место. Там явилась патрональная церковь святой Богородицы Златоверхой и Золотые Ворота, явились названия киевских урочищ: Печерский город, река Лыбедь. Но нельзя было старого Киева оторвать от днепровских гор; те же отростки под северо-восточным небом, на чуждой почве, выросли иначе, иным деревом, другие плоды принесли.