Две стороны неба

…И все-таки Роберт добился своего. Экран наконец ожил и исчез, оставив его наедине с Либетрау.

— В общем, так, — сказал Роберт. — Считайте, что вы выиграли.

Либетрау пожал плечами:

— А разве есть проигравшие?

— Ладно! Я хочу сказать о Базе…

Либетрау ничуть не удивился. Он молчал и вертел в руках блестящий карандаш. Роберт слегка удивленно повторил:

— Я хочу сказать о Базе!

— Слушаю, — произнес Либетрау. — Карту?

— Не надо. Астероид тысяча девятьсот девяносто три, ю-эй. Где другие базы — не знаю, честное слово.

Либетрау отложил карандаш:

— Так. Понятно. Не путаешь?

Роберт оскорбленно промолчал. Либетрау опять взял карандаш и застучал им по столу. Он был чем-то расстроен.

«Почему он задумался?»

Внезапно Роберт догадался, покраснел от возмущения и крепко сжал кулаки.

— Не верите? — глухо спросил он, с неприязнью глядя на человека, который посмел сомневаться в его, Роберта Гриссома, искренности. — Эх, а я-то!..

Он безнадежно махнул рукой и опустил голову.

— Почему же, верю. Минутку! — Либетрау щелкнул чем-то под столом и повернулся к Роберту боком. — Юра! Передай Пейджу, что данные Гарри Гриссома ложны. Пусть прекратит пока все приготовления, а я позже с ним свяжусь.

— Понял, — сказал невидимый Роберту человек.

Роберт был ошеломлен. Папаша старался досадить как мог! Это было вполне в его стиле. Как-то давным-давно отец угостил сладкой фруктовкой доверчивую шестилетнюю Франсуазу, а потом хохотал, когда малышка чуть не задохнулась от первого же глотка: в стакане оказалась дьявольская смесь виски, коньяка и черт знает чего еще! А случай с Питерсом… Отец закрыл его в каморке, когда тот явился с очередной проповедью, разрегулировал локальный температурный блок и двое суток пропьянствовал в баре, а старик Питерс задыхался от жары.

— Спасибо, — коротко сказал Либетрау и улыбнулся, хотя улыбка почему-то вышла печальной.

— Не стоит! — весело бросил Роберт.

Ему было легко и хорошо, он готов был радостно зазвенеть от любого прикосновения, как хрустальная ваза.

— Скоро всех вызволим, — сказал Либетрау. — А базы еще пригодятся. Только для других целей.

— Но там же торпеды! Они просто так не дадутся!

— Ничего. У нас много средств, чтобы обойтись без жертв и с той, и с другой стороны. Не волнуйся.

Лицо Либетрау внезапно стало очень серьезным.

— Сегодня получил фотографии, — медленно проговорил он, внимательно глядя на Роберта. — Печальные фотографии. Мы их сделали в рубке управления космического бота. Не нашего бота. Посмотри…

6

Он сидел на пне у дороги, ведущей к городу. Ходили по ней редко, и можно было хоть целый день чертить веткой узоры на песке, не опасаясь, что этому занятию кто-нибудь помешает.

Роберт даже не ожидал, как больно и тоскливо станет после слов Либетрау, при виде той фотографии, и как долго будет успокаиваться боль. Она нехотя разжала тугие кольца только к исходу бессонной ночи и отпустила наконец при свете привычного солнечного дня.

Роберт сидел лицом к интернату, утонувшему в соснах, — спаслась лишь жирафья шея вышки над бассейном, — и бесцельно водил веткой по песку.

Мобиль подкрался незаметно. Он лежал на дороге, как толстая безглазая рыба, а возле него, опустив руки, стояла невысокая молодая женщина. Темные волосы подчеркивали удивительную бледность лица, совершенно не тронутого загаром, словно она очень долго была там, где нет горячего летнего солнца. И что-то еще было в ее лице… Что-то странное…

Женщина стояла, не решаясь отойти от безглазой голубой рыбы и сделать шаг по дороге. Роберт наконец понял, что было в ее лице. Он поспешно встал с пня и подошел к мобилю.

— Вы… к Кате?

Женщина шагнула вперед.

— Да. За Катей…

Роберт проглотил горячий комок.

— Идемте, я покажу.

— Не надо. Я знаю…

Женщина неуверенно пошла по дороге, и Роберту даже показалось, что она вот-вот упадет, но она не упала и медленно растворилась в соснах, слившись с ними зеленым платьем.

И тут его зазнобило. Роберт привалился спиной к теплому боку мобиля, обхватил себя руками за плечи, но согреться никак не мог.

— Сволочи! — тихо сказал он в голубое небо, которое было лишь красивой декорацией, скрывавшей небо истинное — черную бездну, ставшую убежищем зла.

Перед глазами стояли лица с фотографии. Два лица, мужское и женское. Два искаженных страданием лица.

«Посмотри, — сказал ему Либетрау. — Девушка и мужчина. Мертвые».

Вот тогда-то ему и стало больно.

Конечно, Гедда и Паркинсон. Роберт почему-то был уверен, что это Гедда и Паркинсон, неведомо какими путями выбравшиеся из каменной тюрьмы.

Он был не в силах пошевелиться, повернуть голову, встать. Послушными остались только глаза, которые фиксировали все движения Либетрау. Либетрау медленно вынул из стола большую цветную фотографию и поднес к лицу Роберта.

Двое. Двое в привычных комбинезонах, одинаковых, как арестантская одежда. Мужчина и девушка. Мужчина сидел на полу рубки космического бота, возле двери, привалившись к стене, и его остекленевшие глаза были открыты. Рука намертво вцепилась в рукоять пистолета. Комбинезон был расстегнут у горла и потемнел от крови.