Две зари

То, что она заранее велела подготовить снадобья для будущих ожогов, кое-что говорило о силе ее веры. Но в этом случае правительница в ней одолела христианку: при неудачном исходе ей не нужны были раздоры с Оттоном. Всех древних мучеников терзали злыдни при власти – тираны по-гречески называемые, – вот и про нее пойдет молва по всему свету, дескать, Христова воина насмерть огнем сожгла! Никто не вспомнит и не поверит, что он сам захотел, что никто его не неволил. Предание – оно такое: к нему только прикоснись, и оно немедленно затягивает в себя, перекраивает истинные события на свой привычный образец.

– Нашему отважному собрату нужно оказать помощь… – мягко возразил отец Ставракий, подходя ближе, – но пусть сперва князь и другие благородные люди удостоверят, что она и правда ему нужна.

Святослав первым подошел и наклонился к Адальберту; тот все еще жмурил глаза с обгоревшими ресницами, изо рта вырывалось отрывистое шипение. На багровой коже лица, шеи, кистей рук появились мутные волдыри.

– Он обгорел, – подтвердил Святослав. – Посмотрите!

Знаком он подозвал своих приближенных. Асмунд, Вуефаст, Мистина с Лютом, Острогляд подошли и осмотрели ожоги.

– Но некое чудо господне все же мы можем наблюдать, – бодро сказал отец Ставракий. – Поднимите рукава или подол его сорочки, и вы увидетите, что кожа, скрытая под ними, пострадала значительно меньше. Видимо, благословение божие все же лежит на этой волшебной сорочке, – он усмехнулся. – Жаль только, что оно не распространяется также на собственную его кожу.

– Ну, и кончено дело! – Святослав выразительно отряхнул ладони. – Скажи ему, чтоб, как поправится, ехал восвояси. Не надо мне здесь таких… чудотворцев.

– Когда Один сидел между двух костров, у него затлел плащ! – рассуждал Болва. – Потому что Один сам не горел в огне, а его плащ ведь не бог! А здесь, мне сдается, наоборот…

Эльга оглянулась: Мистина стоял в стороне, прижимая к глазам рукав. Она подошла.

– Что с тобой? Дым попал?

Мистина опустил руку, но продолжал морщиться. На глазах его блестели слезы.

– Понеси его желвак! – с досадой выговорил он. – Увидел этого черта горелого… Ингвара вспомнил. Он вот такой же был, когда я его через ночь нашел наконец… там, на Босфоре. Тоже без бровей, рожа красная…

Толпа начала расходиться: народ разочарованно гудел. Чуда не вышло! Такие лица после всякого большого пожара в городе увидишь – ученый немец оказался так же уязвим для огня, как любой подольский лодочник.

– И на что было смотреть? Только на каженника, что сам в огонь сел!

– Таких да, своих нету у нас…

– От работы оторвали даром! – бранились иные, проталкиваясь прочь.

– Видали мы таких кудесников!

– Да зря огонь убрали – пусть бы горел, коли ему охота…

Отроки подняли Адальберта и на руках унесли в гостевой дом княгини. Отец Ставракий шел рядом, предлагая ухаживать за ним, пока не исцелится.

Постепенно все успокоилось. Народ разошелся, Святослав с гридями уехал к себе. Эльга велела сгрести с площадки все головни и прочие остатки костров, выкинуть в овраг, а место посыпать землей, чтобы горелые пятна не напоминали об этом неприглядном действе. В душе ее неловкость мешалась с облегчением. Ей было стыдно, что она, хоть и не по своей воле, оказалась на месте тех тиранов, что мучили христиан по всему миру от Иконии до Фризии, но теперь у нее был весомый повод расстаться с Адальбертом. Даже христианам было ясно: Бог не дал ему благословения на обращение русов в Христову веру, иначе итог испытания был бы иным.

Еще несколько дней Адальберт оставался под покровительством грека, хотя его служители тоже сидели при нем. Векоша усердно готовила примочки из тертой моркови с медом, из сока подорожника или лопуха. С багровым лицом, обмазанным черной липкой мазью из пережженных желтков, с руками, обмотанными белым полотном, Адальберт напоминал беглеца из ада.

Каждый день его навещала Горяна. Она гнала прочь Векошу и других служанок с их грубыми руками и, не гнушаясь страшным видом ожогов, сама наносила мазь и накладывала примочки. Ожоги вызвали лихорадку, и Горяна сама поила его отварами и настоями трав, осторожно вытирала пот со лба – «будто ангел Господень касается своим легким крылом», как сказал сам Адальберт, едва смог открыть глаза и заговорить.

Молодая княгиня ожила и почти светилась одушевлением, как в юности. В унылой одинокой жизни ее среди грубых язычников вдруг случился тот самый подвиг за Христа, о котором она и сама мечтала, расцвел, будто огненный жар-цвет в ночи на Купалии. С благоговением она подносила Адальберту питье в ковше, чувствуя, что этим служением и сама прикасается к святости. Если бы только ей позволили – она осталась бы при нем навсегда, служила бы ему, как та благочестивая вдова, старица Феодора служила блаженному Василию и после смерти поселена была Господом в тех покоях, что тот заранее приготовил для Василия – в раю. В глазах Горяны немец-чужак вмиг стал великим человеком, если не ровней апостолам, то их младшим собратом.