Двенадцать отважных

— Немного? Да ты, я гляжу, вежливый. Я хромал вовсю. Так надо было. Ну, слушай. Во-первых, привет тебе от Егора Ивановича. Он мне напомнил, что ты в Покровском. А я знаю, с тобой можно говорить открыто, не кривя душой. Так вот, дам тебе листовку. В ней последняя сводка Информбюро — вчера вечером приняли по радио с Большой земли. — Он снял с ноги старый, стоптанный башмак, вынул из него одну стельку, другую, затем маленький бумажный квадратик. И спросил придирчиво: — Куда положишь?

…Когда Вася через час вышел от Гали, он увидел сидящую на лавочке перед палисадником Лену. Взобравшись на лавочку с ногами и обхватив руками колени, она терпеливо ждала. Вася не сразу ее окликнул, что-то мешало ему. Он постоял на пороге, посмотрел, потом тихо позвал. Лена спустила ноги наземь и спросила с готовностью:

— Пошли?

Они шли молча. И хотя Лене очень хотелось узнать, зачем Галя звала к себе Васю, она ни о чем не спрашивала. Они миновали сельсовет и два тополя, которые как стражи стояли по обе его стороны. Прошли и весь в красных мальвах палисадник Никулиных.

И вдруг Вася сказал:

— Ты ведь тоже ничего мне не говорила, когда обещалась Наде молчать.

— Нет, я бы сказала, — призналась Лена. — Я бы непременно сказала! А только сама не хотела. Я ведь знала, что ты таишься.

— Если обещал, надо держать слово.

— Надо! Так ведь надо и знать, кому говоришь!

— А если ошибаешься?

— Да разве мы в ком ошиблись?

КСП

Толя Прокопенко взял шефство еще и над Петровичем. А уж если Толя Прокопенко что-нибудь обещал, дело можно было считать сделанным. Впрочем, сам Петрович не требовал никаких особых забот. Это был крепкий старик, не любивший, чтобы за ним ухаживали.

— Напрасно, напрасно думаете, что я только в отставку годен! — говорил он, как всегда посмеиваясь глазами. — Я еще, может, и вам пригожусь.

Правда, время от времени он позволял Толе принести ведро воды или наколоть дров, но это все занимало мало времени. Главное заключалось в Костике.

Костику было четыре года, он был белоголов и носил длинные широкие штаны, подвязанные под мышками. Вообще говоря, он рос покладистым парнем, но оставить его одного хотя бы на минуту было нельзя. Все интересовало Костика — и колодец, куда можно упасть, и горячий котел в печке, который мог его обварить, и шум на улице. Если Петрович уходил куда-нибудь, он оставлял Костика на Толю Прокопенко, и вот тогда Толе приходилось нелегко.

Костик был и любопытен и любознателен. Он все время задавал вопросы и ждал ответа, доверчиво глядя в глаза. Но Толя Прокопенко совсем не умел разговаривать с детьми. А Петрович уходил часто, иногда надолго; все время сидеть с Костиком у Толи не было времени, и он брал мальчика с собой.

Костик бегал всегда животом вперед, очень старательно работая локтями, и вечно не поспевал.

— Подождите меня! — кричал он. — Подождите меня!

Но никогда не плакал.

В тот день Толе опять пришлось взять Костика с собою.

— Ты уж не сердись! — сказал Петрович. — Знаю — измучил я тебя своим мальцом. Только дела у меня… Понимаешь?

Толя не стал раздумывать, какие у Петровича дела, подал Костику руку, и они отправились к Васиному дому. В селе уж привыкли видеть большого Толю Прокопенко, ведущего за руку маленького Костика.

— А почему солнце стало такое большое и красное? — спрашивал Костик.

Толя молчал. Не мог же он объяснить малышу так, как объясняли в школе.

Костик не успокоился. Он, не умолкая, задавал этот вопрос до самого Васиного дома, где его услышала Варя, умная, серьезная Варя, которая, однако, умела разговаривать с детьми весело и просто.

— Оно надулось, — ответила Костику Варя.

— А почему надулось?

— Потому что рассердилось.

— А на кого рассердилось?

— На фашистов! На кого же еще?

Костик успокоился. Он очень хорошо все понял.

Любимые разговоры ребят, когда они собирались вместе и у них выкраивалось свободное время, начинались словами: «Вот когда кончится война…»

Когда кончится война, все непременно поедут в Москву. Они много читали и знали о ней по рассказам, но еще никто не видел ее, и всем хотелось взглянуть на Красную площадь, покататься в метро, вдоволь насладиться лестницей-чудесницей. И самое главное — побывать в Мавзолее.

Когда кончится война, Борис поедет учиться в Одесское военно-морское, а Вася — в Киевское художественное училище. У каждого были свои мечты — и смелые, и поскромнее, и дальнего и ближнего прицела. И мечта каждого была дорога всем.

Когда учительница задала Васе и его одноклассникам сочинение на тему «Мои товарищи», Вася написал: «У меня много товарищей, но близкий друг только один — это Борис Метелев. Я ему верю. Я знаю, он не бросит меня в беде». Слова эти, наверно, были взяты из книги, и вряд ли Вася тогда понимал их смысл так, как сейчас.

У него оказался не один близкий друг, а много. Он твердо знал теперь, что никто из друзей не оставит его, какая бы страшная ни приключилась с ним беда.

И снова и снова Вася говорил себе: «Как же хорошо, как весело мы будем дружить, когда кончится война!..»

А еще один, тоже очень любимый разговор у ребят начинался со слов: «А помните?..»