Двенадцать отважных

— Знаешь, он так смеялся, просто трясся весь. «Ну, ребята!» — говорит. И долго еще потом вспоминал. Ты только Ленке не говори. А то она закусит удила, совсем с ней сладу не станет. Как бы еще не аукнулась нам эта листовка.

ГОЛУБОЙ ЛИСТОК

Ленина листовка действительно даром не прошла. Сидоренко убрали. Он со своей воющей женой уехал из села, а в его хате поселился новый полицай.

— Этот еще похуже прежнего! — говорили в селе.

Полицай Тимашук был мал ростом, тучноват, со злыми кабаньими глазками. Он ни с кем никогда не здоровался и не разговаривал, если не считать, разумеется, тех случаев, когда нужно было дослать кого-нибудь на работу или передать какое-нибудь распоряжение немецкой комендатуры. Да, его на селе боялись гораздо больше, чем Сидоренко. Но, пожалуй, еще больше боялись все его единственного сынка. Он был так же, как и папаша, толст, с теми же недобрыми подслеповатыми глазами. Звали его Григорием.

Гришка шнырял по селу, подглядывал, подслушивал. Однажды он увязался за Надей, которая торопилась к степной балке, где иногда собирались каровцы. Он издали шел и шел за нею. В конце концов ей пришлось для виду зайти в дом к Панченко, посидеть здесь минут пять и вернуться домой. Да, с этим Гришкой ухо надо было держать востро.

А тут неожиданно раздобрились фашисты: они разрешили начать школьные занятия. Только не в новой двухэтажной школе, где по-прежнему жили лошади, а в старом школьном здании. И Гриша Тимашук стал ходить в школу. Учителям объявили, что их новый ученик — вольный слушатель: захочет придет на занятия, захочет — нет. И уроки учить он тоже будет по настроению. Однако «вольный слушатель» являлся на занятия каждый день, чего никак нельзя было сказать о многих других Покровских ребятах. Они голодали, а пойдет ли на ум учение, если в животе, как говорил Толя Цыганенко, «лягушки квакают».

Из каровцев школу посещали только девочки. Мальчики — изредка, а Вася был раз или два вначале. Однажды, встретив Васю на улице, Ольга Александровна спросила его, почему он перестал бывать в школе.

— Не до ученья сейчас, — краснея, ответил Вася. Он всегда теперь смущался, когда учительница с ним заговаривала, потому что должен был хитрить с человеком, которому всегда доверял, которого любил.

— Как знаешь, — печально отозвалась Ольга Александровна.

— Трудно вам! — вдруг вырвалось у Васи.

— Очень, — вздохнула учительница. — На уроки полицаи приходят, следят, чтоб не сказала чего лишнего. Угрожают. Еще этот Гриша. Ты подумай, все время видеть перед собой его физиономию. Кто же из учителей, да и учеников не понимает: не учиться он ходит — шпионить за нами.

— А то нет? Ясно, шпионить! — согласился Вася. — Будьте осторожнее, Ольга Александровна. — И добавил, снова мучительно краснея: — Поберегите себя… пожалуйста.

— И вы тоже… поосторожнее, — тихо уронила Ольга Александровна.

Да, сынок полицая был опасным учеником. А тут из Артемовска в Покровское приехал офицер в сопровождении солдат. Пошли они с обыском по хатам.

— Знаешь, чего фашисты хотят? — сказал однажды Наде Гриша Тимашук. — Найти тех, кто листовки пишет да по селу клеит.

— Тю! Такое скажешь, — беспечно рассмеялась Надя. — В селе-то нашем одни старики да бабы! До листовок им!

— А кто ж, по-твоему, те листовки пишет? — сощурил на Надю сын полицая и без того узкие глаза.

— А я почем знаю? — сердито фыркнула Надя. — Нужны они мне, аж некуда!

Однажды Ольга Александровна ходила по классу и диктовала отрывок из Тургенева. Она диктовала таким размеренным и ровным голосом, что казалось, войны вовсе нет на свете. И вдруг отворилась дверь, и в комнату вошел немецкий офицер. Долговязый, в сизо-зеленом мундире и в фуражке с высокой тульей. Ольга Александровна побледнела. Она всегда бледнела, если очень волновалась. Немец махнул рукой, приказывая ей продолжать диктант.

Из каровцев на уроке, как обычно, сидели только девочки: Нина, Варя, Надя и Оля. Мальчики в эти дни, торопясь изо всех сил, рыли пещеру.

Офицер медленно двинулся вдоль парт.

Никто не мог понять, зачем его принесло, однако девочки из КСП поняли это очень скоро. В руке у немца была листовка каровцев, это была листовка, которую писала Варя Ковалева. Они тогда разделили между собой всю бумагу и Варе досталась голубая.

Держа в руках голубой листок, немец шел вдоль парт, останавливался у каждой. Он внимательно и подолгу глядел то на листок, то в тетрадку ученицы.

«Надо было получше изменить почерк! — подумала Надя. — Может, попробовать изменить его сейчас». Но было уже поздно, каждая из них успела написать больше страницы. Немец стоял теперь около Нины Погребняк. В классе было очень тихо. Несмотря на приказание, Ольга Александровна перестала диктовать.