Дверь на двушку

Когда тебе двадцать с небольшим, от любви ты ждешь радостей и приключений, а тут были нытье и слезы, и у Афанасия это восторгов не вызывало. Как-то, прочитав одну хорошую книгу, он узнал, что всего существует пять языков любви. Прикосновения, слова поощрения, помощь, подарки, время. Причем в подавляющем большинстве случаев человек говорит только на одном-двух языках любви, и часто эти языки не совпадают, и получается, что два близких, соединенных навеки человека говорят на разных языках. То есть ты, например, хочешь, чтобы жена тебя обняла (язык прикосновений), а она готовит тебе обед из семи блюд, не понимая, что на еду тебе наплевать. И на чистые рубашки тоже. Это хорошая мишень для арбалета, не более того. В результате обоим кажется, что с ними расплачиваются фальшивой монетой.

Вот и Афанасию сейчас мечталось, чтобы Гуля была всегда радостной, не жаловалась и бродила бы с ним по городу. И одновременно не мешала бы днем работать, потому что женщина, которая каждую секунду тебя дергает и мешает работать, кошмарна. Гуле же гулять не хотелось, и обнимать его тоже, и называла она его принцем все реже – а только ныла, ныла, ныла…

«И почему люди не могут договариваться? Это же так просто! Ну, типа сказать: ты меня обнимешь, а я послушаю твое нытье двадцать минут и потом схожу с тобой в магазин за какой-нибудь якобы очень нужной фигней, без которой прекрасно можно обойтись!» – думала одна часть Афанасия.

«Как почему? Да потому, что ей сейчас плохо! В душе у нее огромная пустота от эльба, которая ничем еще не заполнилась. Человек должен разговаривать. Он проговаривает свою боль, она от него отделяется и – фьють! – на помойку!» – отвечала ей другая часть, менее капризная.

Внезапно, где-то посреди всех этих мыслей, взгляд Афанасия упал на железную коробочку, которая, поблескивая, глядела на него с полки. Когда-то это была коробочка от согревающей спортивной мази, но ныне краска давно содралась, и теперь про мазь помнил только Афанасий, чей мозг хорошо запоминал различные, не имеющие никакого практического смысла детали.

Афанасий открыл крышку коробочки ногтем и увидел внутри семечко лимона. С одного края оно было раздувшееся от соков и сил, а с другого – тонкое, хилое, не до конца сформировавшееся. Афанасий вспомнил, что это семечко когда-то дала ему Яра. Яре же передал его Меркурий Сергеич со словами «Когда тебе будет. Паршиво. Просто дохни. На него!».

Тут Афанасия настигла волна грусти, подкатившая со стороны Москвы. Это тосковала Гуля. Выеденный личинкой провал души сосал ее своей пустотой. Афанасий торопливо закрыл коробочку, сунул ее в карман и встал.

– Пришло твое время! – сообщил он коробочке.

Время было неудачное для электричек. Хороший вариант был воспользоваться сирином

, но вот семечко… Никогда не знаешь, как артефакт с двушки отнесется к простенькой магии сирина. Может, нормально, а может, останутся от тебя только шнурки.

И Афанасий решил взять такси. Самый простой вариант был сделать это из Копытово, где несколько желтых машин всегда стояло на центральной площади. И вот он пошел к Копытово, сжимая в кармане круглую железную коробочку.

Он шел по полю. Быстро темнело. Дул резкий холодный ветер. Ему казалось, что мир вокруг съежившийся, узкий, тесный, холодный, что просматривается он только до ближайшего леса, который сливается с горизонтом и как бы не до конца существует.

Афанасия сосала тоска, которую он разделял с Гулей. Непривычная ему тоска, потому что он был человеком бодрым, хотя и легкомысленным. Он думал о том, что если бы весь мир стал таким, как это вечернее, темное поле с воющим ветром, то его сил – сил всей человеческой жизни – хватило бы лишь на то, чтобы найти какую-нибудь девушку и продолжить род человеческий. И все. Никаких свершений, никаких поступков. Даже мысли съеживались, мельчали, замерзали на ветру.

Быть может, его согревала бы надежда, что далекие его потомки вырвутся из этого холода и мрака. И он стал думать о праотце Адаме. Тот был мудр, силен, говорил с животными и птицами на их языке (а это совсем не то, что бессмысленно лаять и мяукать, передразнивая кошек и собачек), слышал голоса ангелов и прожил 930 лет. Дальше дети и внуки Адама постепенно утрачивали силы, рождались все слабее, все глупее, жили все меньше, все меньше хотели, все меньше успевали. Ерундовые вещи становились для них препятствием. Огромный человек, сильный и мудрый, постепенно съеживался до простейших инстинктов и желаний. Эх, не прав был Дарвин! Нет никакой эволюции, а есть регресс: съеживается человек до небольшой жизненной программы, простеет, усыхает.

Тут Афанасий, не выдержав, сорвался с места и побежал. Когда бежишь – тебе не может быть больно и плохо. Человек не способен вместить бег и еще какую-то эмоцию. Это тезис, многократно проверенный Родионом. Афанасий бежал через поле. Освещенные окна крайних домов Копытово казались ему окнами сказочных замков с волшебными каминами.