Дверь с той стороны. Исток

- Слова? Капитан, на Земле любовь - благо. Кто первый пришел к выводу, что здесь она - зло? Нет, своя логика - не слово, она - факт. И если мы до сих пор этого еще не почувствовали, то лишь по инертности нашего мышления. У нас нет ничего: ни законов, ни истории, ни прошлого, - потому что весь наш опыт здесь не нужен, непригоден. И я не знаю, есть ли у нас будущее - особенно, если вам удастся настоять на своем. Но раз нет закона, то мы вольны поступать так, как найдем нужным - мы, население планеты Кит. А поэтому…

На этот раз голос капитана был резок.

- Ошибаетесь, пассажир Нарев, - сказал он. - Здесь был, есть и будет закон, и я уже не раз напоминал об этом. Закон этот - Устав Трансгалакта, где ясно сказано, что мы можем и что нам запрещено.

- Нет, капитан, - возразил Нарев. - Устав, о котором вы говорите, имеет силу на кораблях.

- Вот именно, - согласился капитан.

- Но разве это корабль?

- Что вы сказали?

- Я говорю, что корабль - средство передвижения. Средство транспорта, служащее для доставки пассажиров и грузов из одной точки мира в другую. Вы не можете доставить нас туда, куда нам нужно. А то, что просто летит в пространстве - не обязательно корабль: это может быть и планета. Я не хотел говорить об этом, капитан, но начали вы сами. Раз это не корабль, на нем нет и не может быть Устава. Мало того: здесь не может быть и капитана. Вы не имеете права командовать здесь - с того самого момента, как «Кит» перестал двигаться по воле людей.

- Имею - раз я командую.

- Командовали. Отныне с этим покончено.

Наверное, следовало что-то ответить. Возразить. Прикрикнуть хотя бы. Но Устюг упустил момент. Кажется, он ждал, что чей-нибудь голос - хотя бы один голос - прозвучит в его защиту. Но люди молчали. Лишь Петров пробормотал:

- Да, это логично. Капитан - для корабля, но не для планеты…

«Вот так, - думал капитан Устюг. - Такие вот дела. Такие».

Он сидел в своей каюте, и жить ему не хотелось.

Всех его сил хватило на то, чтобы достойно выйти из салона. По пути к себе он повстречал Лугового; штурман спешил туда, где капитан никогда больше не хотел бы показываться. Парень отвел глаза. Устюг усмехнулся и не стал его останавливать.

Теперь он сидел в каюте и тупо смотрел на репитеры приборов, которые занимали полстены и давали полную возможность следить за состоянием корабля. Сознание Устюга автоматически фиксировало показания, хотя капитану это было уже ни к чему.

Это пахло средневековьем: бунт на корабле и прочая чепуха в том же роде. Может быть, не следовало подчиняться. Наверное, надо было стрелять.

Он и стрелял бы - будь он уверен, что его программа действий обещает людям больше, чем та, которую избрали они. Но капитан не знал, что лучше.

Может быть, с ним случилось самое лучшее, что можно было себе представить: его лишили возможности действовать как раз тогда, когда он перестал понимать, что надо делать. С него сняли ответственность за судьбу двенадцати остальных, теперь он был вправе думать лишь о себе самом.

Но он заранее знал, что в глубине души не сможет примириться со своим новым положением, не почувствует себя свободнее. Ответственность была возложена на него не этими людьми. Капитан отвечал в первую очередь перед своей совестью, а от нее освободить не мог никто. Устюг понимал, что, пока жив, в своих глазах останется капитаном и по-прежнему будет отвечать за все, что произойдет на борту корабля.

Но требовать от него чего-то больше не станет никто.

Это хорошо.

«Устал капитан Устюг, - подумал он о себе в третьем лице. - Устал. Вот заляжет в кокон - выспится. Полетит пассажиром. Что же, очень хорошо. Пусть отдыхает старик. Он тоже человек, и отдых ему положен. Пусть отдохнет до той поры, когда…»

Тут он споткнулся. «Когда что? Когда все-таки не справятся без капитана и прибегут? Этого ждет капитан Устюг?

Этого.

Но ведь не прибегут, пожалуй. Пожалуй, справятся. А капитан так и проболтается тут остаток жизни - ни пассажиром, ни членом экипажа. Черт его знает, кто он теперь - какое-то третье сословие».

Он даже улыбнулся этому определению. Потом услышал сигнал: первое предупреждение. Корабль готовился к старту, и готовили его другие.

«Ну, не делай из этого трагедии. Все равно, зрителей нет, никто не подойдет, не погладит по волосам, не скажет: ну расскажи, выговорись, станет легче, а я тебя утешу, недаром ведь мы с тобой навсегда связали свои жизни… Но Зоя и там не выступила в твою защиту. Отреклась. Зрителей нет».

Устюг решительно поднялся и стал раздеваться. Раскрыл кокон - никогда не пользовался им в каюте… Улегся. Подвигался. Удобно. Хорошо. Пусть кто хочет торчит сейчас за ходовым пультом. Он будет спать.

Устюг нажал рычаг, и крышка опустилась. Этим он как бы отрезал себя от остального корабля. Можно было лежать без забот.

От приборов, правда, и здесь было не уйти: кокон как-никак был капитанский. Устюг постарался лечь так, чтобы шкалы не маячили перед глазами, чтобы их слабый свет не проникал сквозь опущенные веки.