Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

И тут нельзя обойти весьма знаменательную фигуру юриста Г. Б. Слиозберга, одного из тех евреев, кто тесней всего имел дело с российским государством, десятилетиями, то помощник обер-секретаря Сената, то юрисконсульт министерства внутренних дел, и кого многие евреи упрекали, что он привык просить еврейских прав у власть имущих, когда настало время требовать. В своих воспоминаниях он пишет: «Я с детства привык сознавать себя прежде всего евреем. Но уже с самого начала моей сознательной жизни я чувствовал себя и сыном России… Быть хорошим евреем не значит не быть хорошим русским гражданином»

[1453]. – «В нашей работе нам не приходилось преодолевать тех препятствий, которые на каждом шагу ставились польскому еврейству со стороны поляков… В российской государственной жизни мы, евреи по национальности, не составляли чужеродного элемента, так как в России уживались многие национальности, объединённые в русской государственности без попыток поглощения всех прочих со стороны господствующей национальности… Культурные интересы России отнюдь не сталкивались с культурными интересами еврейства. Одна культура как бы дополняла другую»[1454]. И даже с таким полуюмористическим замечанием: по неясности и противоречивости российских законов о евреях ему в 90‑е годы «надо было начать творить специальную еврейскую юриспруденцию, с применением методов чисто талмудических»[1455]

.

А выше того говоря: «Смягчение национального гнёта, испытывавшееся в последние годы, незадолго до того, как Россия вступила в трагическую полосу своей истории, создавало в душах всех русских евреев надежду на то, что постепенно сознание русского еврейства пойдёт по пути заполнения этого сознания творческим содержанием примирения еврейского и русского аспектов в синтезе высшего единства»[1456].

Да разве забыть, что из семи авторов несравненных «Вех» трое были евреями – М. О. Гершензон, А. С. Изгоев-Ланде и С. Л. Франк?

Но – и встречно же: евреи имели в России предреволюционных десятилетий мощнейшую заединую поддержку прогрессивного общества. Она, быть может, стала такой на фоне стеснений и погромов – но тем не менее ни в какой другой стране (может быть, и за всю предшествующую мировую историю?) она не была столь полной. Наша широкодушная свободолюбивая интеллигенция поставила за пределы общества и человечности – не только антисемитизм – но даже: кто громко и отчётливо не поддерживал, и даже в первую очередь, борьбы за равноправие евреев – уже считался «безчестным антисемитом». Будко-совестливая, остро-чуткая русская интеллигенция постаралась полностью внять и усвоить именно еврейское понимание приоритетов всей политической жизни: прогрессивно то, что протестует против угнетения евреев, и реакционно всё остальное. Русское общество не только со стойкостью защищало евреев по отношению к правительству, но запретило себе, каждому, проявить хоть наислабейшую тень какой-либо критики поведения и отдельного еврея: а вдруг при таком возмущении родится во мне антисемитизм? (У поколения, выросшего тогда, это сохранялось потом и на десятилетия.)

В. А. Маклаков рассказывает в воспоминаниях о характерном эпизоде на земском съезде 1905 года, после прокатившихся внедавне погромов еврейских и интеллигентских и при набирающих размах погромах помещичьих. «Е. В. де Роберти предложил не распространять амнистии [требуемой съездом] на преступления, связанные с насилиями над детьми и женщинами». Его тут же заподозрили в «классовом характере» этой поправки, то есть что он озаботился о пострадавших помещичьих семьях. «Е. де Роберти поторопился… успокоить: „Я вовсе не думал о дворянских усадьбах… Если сгорело 5‑20 усадеб, то это никакого значения не имеет. Я имею в виду массу усадеб и домов еврейских, сожжённых и разграбленных чёрною сотнею“»[1457].

В терроре 1905–07 годов признали мучениками Герценштейна (как раз иронизировавшего над пожарами помещичьих усадеб) и Иоллоса – но никого ещё из тысяч убитых невинных людей. В том сатирическом «Последнем самодержце», который российские либералы опубликовали за границей, они досказались до такого: под портретом генерала, на которого покушался, но не сумел убить террорист Гирш Леккерт, подписали: «из-за него

» (курсив мой – А. С.) царь «казнил… еврея Леккерта»…[1458]

Да не только оппозиционные партии, но и многочисленное среднее чиновничество дрожало выглядеть «непрогрессивным». Надо было иметь полную материальную независимость или обладать выдающейся духовной свободой, чтобы с мужеством устоять против напора общего течения. В мире же адвокатском, артистическом и учёном – за отклонение от этого Поля люди тотчас подвергались остракизму.

Только Лев Толстой, при уникальности своего общественного положения, мог позволить себе сказать, что у него еврейский вопрос стоит на 81‑м месте.