Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

Её первенцем был одесский журнал «Рассвет», выходивший, правда, всего лишь два года (1859–1861), выпускал его тот же О. Рабинович. Журнал должен был служить «средством распространения „полезных знаний, истинной религиозности и законов общежития и нравственности“, приохотил бы евреев изучать русский язык, „сродниться с отечественной образованностью“»[561]. «Рассвет» уделял внимание и политике, причём он изъявлял «любовь к отечеству» и намерение «споспешествовать видам правительства»[562]. «Жить общей жизнью со всеми народами, участвуя в их образовании и их успехах, и в то же время хранить, развивать и совершенствовать своё особое, национальное достояние»

[563]. Один из ведущих сотрудников «Рассвета», публицист Л. Леванда, определял цель журнала как двоякую: «действовать оборонительно и наступательно, – оборонительно против нападок извне, когда дело идёт о защите наших человеческих прав и конфессиональных (религиозных) интересов, а наступательно против нашего внутреннего врага: мракобесия, рутины, общественных неурядиц, наших племенных пороков, слабостей»[564].

Это последнее направление, «раскрывать больные места внутренней еврейской жизни», вызывало в еврейских кругах опасение, что оно «приведёт к новым законодательным репрессиям». И возникшие к тому времени еврейские газеты (на идише) «признавали направление „Рассвета“ чрезмерно радикальным». – Но и сами те умеренные газеты уже одним своим появлением колебали «„патриархальный строй“ общинной жизни, который поддерживался безгласностью народа»[565]

. С 60‑х годов на это наложилась и борьба передовых публицистов против косных устоев быта. И, как замечает Гессен, «в 60‑х годах система репрессивных мер против идейных противников не оскорбляла совести даже вполне интеллигентных людей», и, например, публицист А. Ковнер, «еврейский Писарев», не воздержался сделать донос на одну из еврейских газет – новороссийскому генерал-губернатору[566]. (Сам Писарев в 70‑е годы «пользовался среди еврейских интеллигентов… огромной популярностью»[567].)

М. Алданов считает, что рассматривать участие евреев в русской культурной и политической жизни надо начиная с конца 70‑х годов[568]. (В революционном движении – на десятилетие раньше.)

В 70‑х годах началось сотрудничество новых еврейских публицистов – того же Л. Леванды, критика С. Венгерова, поэта Н. Минского – в общей русской печати (Минский, как сообщает Г. Аронсон, в русско-турецкую войну собирался ехать воевать за братьев-славян). Министр просвещения граф Игнатьев выразил тогда веру в привязанность российских евреев к России. После русско-турецкой войны 1877–78 среди евреев возникли слухи о предстоящих крупных благоприятных реформах. Тем временем центр еврейской интеллигенции переместился из Одессы в Петербург, там выдвигались новые литераторы, адвокаты – как руководители общественного мнения. В атмосфере этих новых надежд в 1879 в Петербурге возобновился «Рассвет». В программной статье М. И. Кулишер писал: «Быть органом нужд и потребностей русских евреев… для пробуждения громадной массы русских евреев от умственной спячки… этого требует и благо России… Интеллигентная часть русских евреев этим не выделяет себя из среды русских граждан»[569].

А рядом с развитием еврейской печати не могла не начать развиваться и еврейская литература – сперва на иврите, потом на идише, потом и на русском, стимулируясь образцами русской литературы[570]

. При Александре II «немало было еврейских писателей, которые убеждали своих единоверцев учиться русскому языку и смотреть на Россию, как на свою родину»[571].

В условиях 60‑70‑х годов еврейские просветители, ещё столь немногочисленные и окружённые русской культурой, и не могли двинуться иначе как – к ассимиляции, «по тому направлению, которое при аналогичных условиях привело интеллигентных евреев Западной Европы к односторонней ассимиляции с господствующим народом»[572], – с той, однако, разницей, что в странах Европы общекультурный уровень коренного народа всегда бывал уже более высок, а в условиях России ассимилироваться предстояло не с русским народом, которого ещё слабо коснулась культура, и не с российским же правящим классом (по оппозиции, по неприятию) – а только с малочисленной же русской интеллигенцией, зато – вполне уже и секулярной, отринувшей и своего Бога. Так же рвали теперь с еврейской религиозностью и еврейские просветители, «не находя другой связи со своим народом, совершенно уходили от него, духовно считая себя единственно русскими гражданами»[573].