Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

Такое в то время отношение евреев состоятельных, особенно вне черты, и евреев, получивших русское образование, к России как к своей несомненной родине – достопримечательно и должно быть – да и было – отмечено. «В виду великих реформ, все сознательные русские евреи без исключения, можно сказать, были русскими патриотами и монархистами, относясь к Александру II буквально с обожанием. Знаменитый своей жестокостью к [восставшим в 1863] полякам [тогдашний ген. – губернатор Северо-Западного края М. Н.] Муравьёв относился к евреям покровительственно, преследуя здравую политику привлечения значительной части населения Западного края, еврейской, на сторону русских государственных начал»[587]. Хотя в восстании 1863 польское еврейство значительно участвовало на стороне поляков[588], но евреям Виленской, Ковенской и Гродненской губерний «здоровый народный инстинкт подсказал… что нужно пойти с Россией, как с той стороной, от которой они могли ожидать больше справедливости и человеческого отношения, чем от поляков, которые, хотя издавна и терпели евреев, но относились к ним всегда, как к низшей расе»

[589]. (Я. Тейтель освещает это так: «Польские евреи всегда стояли в стороне от русского еврейства», смотрели на него «как истые поляки». А сами поляки интимно объясняли ему о русских евреях в Польше: «Самые лучшие из евреев – это наши враги. Русские евреи, наводнившие Варшаву, Лодзь и другие крупные центры Польши, являются проводниками несимпатичной нам русской культуры»[590].)

В те годы обрусение русских евреев было «весьма желанным» и для российского правительства[591]. Русскими властями «общение с русской молодёжью было признано вернейшим средством перевоспитания еврейского юношества, искоренения в нём „вражды к христианам“»[592]

.

Впрочем, этот новорожденный еврейский русский патриотизм имел и чёткую границу. – Юрист и публицист И. Г. Оршанский оговаривал, что для ускорения процесса «необходимо поставить евреев в такое положение, чтобы они могли сознавать и считать себя свободными гражданами свободной цивилизованной страны»[593]. – Уже упомянутый Лев Леванда, «учёный еврей» при виленском губернаторе, тогда писал: «Я [русским патриотом] стану только тогда, когда еврейский вопрос будет разрешён окончательно и удовлетворительно». Современный же нам еврейский автор, прошедший долгий и горький опыт XX века и эмигрировавший в Израиль, отвечает ему, оборачиваясь через столетие: «Леванда и не замечает, что Матери-Родине условий не ставят. Её любят безоговорочно, без кондиций и предварительных условий, любят потому, что она Мать. Эта программа – Любовь при условии! – выдерживается русско-еврейской интеллигенцией на редкость последовательно на протяжении 100 лет при самой безупречной во всех остальных условиях „русскости“»[594].

Однако в описываемое время «к „русской гражданственности“ приобщались лишь отдельные небольшие группы еврейского общества, и притом в более крупных торгово-промышленных центрах… И таким образом создавалось преувеличенное представление о победоносном шествии русского языка в глубь еврейской жизни». А «широкая масса оставалась в стороне от новых веяний… она была изолирована не только от русского общества, но и от еврейской интеллигенции»[595].Еврейская народная масса и в 60–70‑е годы ещё оставалась

вне ассимиляции, и угрожал отрыв от неё еврейской интеллигенции. (В Германии при еврейской ассимиляции такого явления не было, ибо там не было «еврейской народной массы» – все стояли выше по социальной лестнице и не жили в такой исторической скученности[596].)

Да и в самой еврейской интеллигенции уже в конце 60‑х годов прозвучали тревожные голоса против такого бы обращения евреев-интеллигентов просто в русских патриотов. Первый об этом заговорил Перец Смоленскин в 1868: что ассимиляция с русским обликом носит для евреев «характер народной опасности»; что хотя не надо бояться просвещения, но и не следует порывать со своим историческим прошлым; приобщаясь к общей культуре, надо уметь сохранить свой национальный духовный облик[597], и «что евреи не религиозная секта, а нация»[598]

. Если еврейская интеллигенция уйдёт от своего народа – он не вырвется из административного угнетения и духовного оцепенения. (Поэт И. Гордон формулировал: «Будь человеком на улице и евреем дома».)

И петербургские журналы «Рассвет» (1879–1882) и «Русский еврей» шли уже по этому направлению[599]. Они усилили влечение еврейской молодёжи к изучению еврейского прошлого и нынешней жизни. В конце 70‑х – начале 80‑х возник водораздел между космополитическим и национальным направлениями в российском еврействе[600]. «В сущности руководители „Рассвета“ уже не верили в истину ассимиляции… „Рассвет“, сам того не сознавая, шёл по пути… к пробуждению национального самосознания… ярко выраженный национальный уклон… иллюзии русификации… рассеивались»[601].