Двоеверие (СИ)

– Больно, любимая. Подвёл я тебя, яростью своей, бездумной страстью сгубил. Околдовала меня ведьма безумная, зря к ней в ту Зиму на берег пошёл, зря тебя не послушал. Ты одна мне добра желала, а я семью нашу не сохранил, дочерей не сберёг. Сомнения во мне окрепли, и Господь Дарью сатане отдал... Как мне родное дитя с чёрной душой сохранить? Про неё больше думал в ту пору, как самому надо было покаяться и смириться. По грехам моим Дашутку отняли.

Вера привстала на цыпочки и мягко поцеловала в чело. Сергей прикрыл веки, Зверь внутри него сжался в маленького тёмного щенка и душа просветлела. Но, когда он открыл глаза, вместо жены его целовала ведунья. Он отпрянул от дерзких лукавых глаз. Она явилась к нему молодой, как в то лето поисков логова, и игриво оскалилась.

– Тяжко тебе, Серко? Тянешься, жилы рвёшь? Получил по заслугам! Дорого тебе встанет откуп за пролитую родную кровь. Чего не крестишься? Крестись, ты чёрта увидел! Не прощу тебя, за предательство не прощу, голосом Совести изводить буду, прокляну на страдания! Самой лютой смерти тебе желаю за то, как ты сына встретил.

Сергей задыхался, а когда всё-таки нашёл в себе силы заговорить, за спиной раздался тихий плач, будто плакал ребёнок. Он оглянулся: в тёмном углу покоев сжалась нагая подземница. Волосы цвета пепла покрылись инеем.

– Не бросай, Серко! Холодно мне! Так холодно!

– На меня гляди, не на неё! – прогремел раздвоившийся голос. Сергей повернулся, лицо ведуньи вытянулось по-волчьи. – На меня гляди, на неё не смей пялиться! Токмо меня узри, токмо Навь! – кости ведуньи сломались, кожа лопнула, из-под неё вылез мех. Белоснежная Волчица выросла перед Сергеем и разверзла пасть. Он заслонился рукой и крепко зажмурился. Но вместо смерти познал тишину.

Покои затихли, лампадка перед иконой потрескивала о живом. Голос кровавой жажды в душе наконец замолчал. Сергей оглянулся и увидел женщину на стуле у выхода. Плотная зимняя куртка накрыла лицо капюшоном, в груди зияла дыра. Из всех призраков, посетивших его на закате, она была самой немногословной.

– Тебя я подвёл больше всех, – опустился он на колени. – Каяться ли во грехах или просить прощения у рода – на всё готов, только скажи. В своей жизни искал самый правильный путь, к желаниям моим, к сердцу поближе. И жил, как хотел, оставил Проклятый Род, за любовью пошёл, да вместо норы в крепость других укладов и заповедей попал. За любовью увязался, за новой жизнью, за новой семьёй и за новым родом. Ему буду служить верой и правдой – до конца, без остатка, как вам, семьей моей старой, в своё время не послужил. Без семьи жизни нет, выбирал стезю сердцем, теперь же страдаю: всё ли правильно сделал?

Под капюшоном горели два огонька голубых глаз. Она молчала.

– Я столько раз у тебя на могиле прощения просил. Но внутри меня сидит Зверь – не исправишь. Не помогло крещение его вытравить насовсем, не помогла и любовь. Так какая же сила есть, которая Волка изгонит? Неужто только смерть – эта сила?.. В чём же истина для меня, в чём же истина для таких как я? Зачем Бог меня таким создал.

Губы женщины растянулись в улыбке. За спиной он услышал нарастающий треск и скорей оглянулся. На столе ярким пламенем горел игрушечный Монастырь. Тонко сложенные домики и стены обуглились, почернели, сломались в пекельном жаре. В пляске пламени Сергей слышал крики и плачь, дикий хохот. Посреди огненной бури мелькнуло бледное лицо Егора, кровавая сеча и сотни, сотни страшных смертей слились в одно сплошное видение. Дело всей его жизни горело и некому было его отстоять. Слёзы стиснули горло, следом пришло и отчаянье, а за отчаяньем – боль. Он вжался лицом в ковёр, живот сдавило до тошноты. Отказ от глотка Навьей крови взымал свою плату. На губах выступила желчная пена, но с каждой секундой борьбы приступ ослабевал.

Сергей очнулся от барабанного стука в дверь. Снаружи окликал Егор, отяжелевший рассудок с трудом разбирал слова. Сергей еле поднялся и неверным шагом поплелся к выходу. Вечерний холод обжёг лицо бодрящей волной и нырнул под рубаху. Закат прогорал, Монастырь озолотился медным сиянием, и Никольский храм, и крепостные стены стояли, как прежде. На улице ни криков, ни плача, ни пламени. За порогом в накинутом наспех тулупе его встревоженно дожидался Егор.

– Что стряслось? – едва проворочал Сергей горчащим и высохшим языком и украдкой глянул на руки – человеческие, без шерсти и без когтей. На стенах плотной цепью стояли ополченцы с оружием, светили прожектора, пусть солнце ещё не зашло. Он должен был сам подготавливать и защищать Монастырь этой ночью, но Егору пришлось заниматься делами вместо владыки.

– Скорее на стены поднимись, глянь.

ВО БУРЕ, ВО ГРОМЕ,ВО НОЩИ, ВО ЗОРЕ,РАТАЮ ПЕРУНЕ,СТЕЗИ ВЫШНИ ТОРИ!ВО БОЕ, ВО СЕЧЕ,ВО ГЛАВЫ, ВО ПЛЕЧИ,РАТАЮ ПЕРУНЕ,МОЛОНИИ МЕЧИ!