Двойная игра

— Приятное воспоминание, мистер Баум. Но можем ли мы жить только воспоминаниями? Поверьте, эти часы уже оттикали навсегда. — Его костлявая фигура выпрямилась. Он отставил чашку в сторону и снова подошел к карте: — Займемся обстановкой.

Я вспомнил, как когда-то, при вступлении в должность, мне пришлось вводить его в обстановку. На этот раз он сам командовал парадом:

— Пуллах[55] сообщил мне, что расторжение Бонном торговых договоров оказывает воздействие на восточную зону: они меняют свой курс, их корабль бросает из стороны в сторону. Экономический кризис в зоне советского господства обостряется. Это наверняка скажется и в Берлине. Люди из Пуллаха, кроме того, гарантируют, что усиливается воздействие на национальные чувства немцев. Они утверждают, что со дня на день можно ожидать агонии, и на этот раз полны решимости пустить в ход военную силу.

— На этот раз, шеф? К этому они, собственно, всегда были готовы.

Я все еще пытался сопротивляться его логике, но он не давал сбить себя с толку:

— Какая возможность, доктор Баум! Только подумайте! Уж этот шанс мы не имеем права упустить.

Я указал на карту и возразил, что в каждой возможности таится риск и что при чрезмерной активности мы можем поставить под удар наши собственные позиции в этом районе. Он только отмахнулся:

— Вовсе не обязательно. Мы со своей бомбой останемся в стороне. От нас лишь требуется нейтрализовать русских в военном отношении. Предоставим немецких братьев и сестер самим себе. Как вам известно, это полностью соответствует нашей концепции эскалации.

Уже невозможно было понять, в чем именно мы хотели убедить друг друга. Его слова меня ужасали и казались лишенными всякого смысла, а он, должно быть, воспринимал мои слова как до смехотворного нелепые. Тем не менее я продолжал говорить. О чем шла речь — о пустом принципе или обо мне самом? Я пытался переубедить шефа, указав на то, что русским первым удалось открыть эру пилотируемых космических полетов, а при таком положении вещей просто глупо кричать о слабости их потенциала.

Шеф согласился с моим доводом и откровенно признал, что элемент риска всегда остается. Но отдавал ли он себе отчет в том, что говорил? Ведь та эпоха, когда каменный топор был самым грозным оружием, давно миновала, однако мы, похоже, задались целью вернуть ее. Военное столкновение в центре Европы превратило бы все телефоны прямой связи, будь то в Кремле или в Белом доме, в не что иное, как в детские игрушки. Он говорил о риске, а я видел на стене те самые слова, которые были начертаны в царском дворце невидимой рукой и предрекали Вавилону гибель. Нацистский ад, канувший в прошлое, был страшен, но еще более страшным виделось будущее. Мы стояли в преддверии ада, однако сумели оттуда выбраться. Теперь же мы были обречены.

Я знал, что бесполезно высказывать шефу подобные мысли, и попробовал оперировать примерами из области нашей профессиональной практики: я спросил его, не «прославимся» ли мы в бухте Свиней на реке Хафель так же, как наши коллеги «прославились» в бухте Свиней на Кубе.

Он пришел в ярость, напомнив мне в тот момент одного из тех отцов-пилигримов с «Мейфлауэр», для которых библия была настольной книгой, и, сверкая глазами, стал осуждать меня за фарисейство:

— Чего вы добиваетесь, прибегая к столь изощренному бахвальству, доктор Баум? Вы однажды уже предлагали мне измерить шею Нефертити в Далемском музее. Какие глупости! Теперь пристаете с какой-то там бухтой Свиней на реке Хафель. Вы что, собираетесь пополнить путеводитель Кука новыми туристскими достопримечательностями пли, черт побери, выполнять офицерский долг? Обстановка в восточной зоне — вот что должно нас интересовать сейчас прежде всего, потому что от этого многое зависит. Берлин — болевая точка, узел всех противоречий, и мы обязаны распутать этот узел. Обеспечьте мне подробную обстановку, а уж об инициативе я позабочусь сам. Надеюсь, мы поняли друг друга, доктор Баум?

Прежде чем я успел ответить, лицо у него исказилось, его длинная тощая фигура согнулась, словно перочинный нож, и он упал в кресло — снова начался приступ.

— Лекарство, — простонал он, указав глазами на письменный стол.

Ящики стола оказались заперты.

Он сполз с кресла:

— Защитная блокировка… Телефонная трубка… Снимите трубку…

Я перепробовал почти все телефоны. Наконец, сняв какую-то трубку, я отпер ящики. Опиат в темном пузырьке стоял на самом видном месте. Шеф, должно быть, уже обезумел от боли. Не выпуская моей руки, он сделал глоток и с закрытыми глазами ждал, когда подействует лекарство.

— Я хочу уйти из жизни как мужчина, доктор Баум! Стоя!

Я помог ему встать на ноги.

— Но я не уйду, пока не добьюсь успеха. И в этом я рассчитываю на вас. Вы или победите, или падете вместе со мной, доктор Баум. У Пятого все в порядке?

Не узнал ли он о прекращении радиосвязи? Я сказал, что с Пятым все в порядке.

Он бережно поставил пузырек с лекарством на место, задвинул ящик и положил трубку на вилку телефона, приведя в действие магнитное запирающее устройство. Силы возвращались к нему.