Двойная игра

Дежурный по станции через дребезжащий громкоговоритель отдает команду. Человек в сером перепрыгивает через обитателей ночлежки, добегает до двери головного вагона и повисает на ручках — они не поддаются. Поезд трогается. А Фуллер и Флинч тут как тут. Но прежде чем они успевают схватить человека в сером, между ними и вагоном протискивается массивная фигура борца. Фуллер и Флинч виснут у него на руках, однако ему удается сломать запирающееся устройство и открыть двери. Человек, из-за которого они борются, успевает прыгнуть внутрь вагона. А ноги Эгона ловят пустоту. Он скорее летит, чем бежит. Фуллеру и Флинчу не удается протиснуться мимо него в вагон. Фуллер сразу отстает, а Флинч пробегает еще несколько шагов рядом с Эгоном, уткнув пистолет с насаженным на его ствол глушителем прямо под ложечку старика. Все чувства Флинча сконцентрированы в пальце, лежащем на спусковом крючке. Он слышит тяжелое дыхание старика совсем рядом и улыбается ему, словно прося извинения. А Эгон в последнее мгновение почти с торжеством думает: «Желудок — я всегда знал, что у меня это самое чувствительное место!» Все так же, будто ничего не произошло, продолжают раскачиваться головы кудрявых подростков. Голос в громкоговорителе захлебывается. Тормоза визжат. И никто не слышит выстрела.

Вот и стена туннеля. Пространство между стеной и поездом слишком мало для огромного тела Эгона. Когда поезд наконец останавливается, Фуллер видит, что аварийной команде придется немало потрудиться.

28

Мистер Баум опасается за своего человека, который неожиданно исчез из эфира. Что означает радиомолчание, если оно не предусмотрено расписанием радиосеансов? Мистер Баум спрашивает себя, так ли уж далека бухта Свиней на Кубе от бухты Свиней на реке Хафель.

Шеф пригласил меня на ленч, за который он садился ровно в 12 но примеру колониальных английских офицеров-аристократов. С ними он познакомился во время войны с японцами в Малайзии. Сотрудники его штаба считали подобные приглашения поощрением. Для меня же они были скорее бременем. Больной желудок шефа часто восставал против его прожорливости, и тогда он становился совершенно невыносим.

Приехав заблаговременно, я оставил свой автомобиль охране и отправился к дежурному дешифровщику радиоцентра, так как считал: либо они прозевали последний сеанс радиосвязи с Мастером Глазом, либо мне самое время забеспокоиться.

За столом сидел протоколист — молодой человек с интеллигентным лицом. Подобные лица встречаются иногда в Вест-Пойнте в год хорошего выпуска. Во всяком случае, с людьми с такими лицами можно ужиться, несмотря на их военные привычки.

Он вопросительно посмотрел на меня, когда я попытался заглянуть ему через плечо, и мягко сказал:

— Это запрещено, сэр. Личное указание резидента.

Он не знал меня. Я назвал пароль, который после моего перехода на оперативную работу давал мне право в любое время просматривать радиограммы в пределах моей компетенции. Молодой человек сверил пароль по списку.

— Благодарю вас, сэр. Сами понимаете: инструкции!— Демонстрируя служебное рвение, он собрался было вручить мне ключ от сейфа, где хранились дела, но я остановил его!

— Только номер пять, и только самые последние данные.

Он порылся в полученных за последние дни бумагах, лежавших на столе для обработки, и с сожалением пожал плечами:

— Извините, в последнее время от Пятого ничего не поступало.

Я попросил просмотреть другие бумаги на тот случай, если вдруг что-то перепутано. Никакой путаницы не было. Запросили радистов, и те подтвердили, что от Глаза ничего не поступало. Безмолвствовал он в последний по расписанию день радиосвязи, не реагировал на позывные и по истечении контрольного срока. В служебном журнале узла связи об этом имелась соответствующая отметка. Возможность технических погрешностей или направленных помех контрольный офицер исключал. Ничего не оставалось, как считать, что молчание Глаза вызвано какими-то таинственными пертурбациями в эфире.