Двойники

Кабриолет Глебуардуса подкатил прямо к чугунным воротам двора. Во дворе было как обычно — мирно и спокойно. С молодых кленов слетали остатки листвы. Она мягко шуршала под ногами. На скамейке возле качелей, устроенных между двумя деревьями, сидела уже знакомая дюку девочка Настя, из семьи, что занимала цокольный этаж и, кажется, еще и сдавала угол какому-то студенту. Впервые Глебуардус повстречал девочку неделю назад, когда зашел сюда вместе с Пимским. Как оказалось, Пим был с Настей коротко знаком. Тогда вместе с нею оказался тот студент, он сейчас качал ее на качелях. И позавчера, когда дюк оказией проезжал мимо и решил заглянуть к приват-доценту, то застал такую милую сцену: Настя сидела на этой самой скамеечке, прикрыв глаза ладошками, а студент стоял рядом, с большим желтым листом в руке и говорил:

— Вот слышишь, Настенька, ветерок? Видишь, как он вьется вокруг тебя, ластится: поиграть хочет. Он хочет сделать тебе подарок. Ты не подглядываешь?

— Не-а, — девочка помотала головой и плотнее прижала ладошки к глазам.

— А я тебе буду рассказывать, что делает ветерок. Вот я вижу, как он сорвал с ветки большой лист. Это лист не простой, а волшебный. Ветерок недаром выбрал именно его. Сейчас ветерок подхватил лист и понес вверх, выше дерева, выше дома.

— Так он улетел?! — испугалась Настя.

— Нет. Это ветерок хотел показать твой подарок своим друзьям-ветеркам, мол, смотрите, какой он замечательный. А теперь он возвращается. Слышишь? — И студент легонько потрепал листом над головой девочки. — А теперь он кружится вокруг тебя, слышишь? — И студент легонько коснулся листом волос, щеки девочки.

— Ну конечно слышу, — с детской важностью сформулировала Настенька.

— А сейчас ветерок кружит листик прямо над тобой, он хочет положить его тебе на коленки, открывай скорее глаза! — И студент выпустил листик. Серьезными, удивленными глазами Настенька смотрела, как большой ярко-желтый кленовый лист, медленно покачиваясь, опускался ей на колени.

— Вот, Настя, хорошенько храни его, не выбрасывай. Это лист исполнения желаний, если очень чего-то хочется, ты пошепчи ему тихонько, ветерок услышит, прилетит и всё исполнит…

Остановившись у дверей квартиры приват-доцента, дюк позвонил и, не дожидаясь, пока вечно заспанная и недовольная Пелагея затеется отворять, громко позвал:

— Пимский, дружище! Отворяй, — да и толкнул двери. А они вдруг открылись.

В узкой прихожей обозначилась квадратная, совершенно неуместная здесь фигура городового. И некий неприятный голос воскликнул:

— Ба! Кого это занесло в наши пенаты! Какова персона!

Дюк нахмурился.

— Это что за шабаш? Где Пимский?

— А вот про это, ваше сиятельство, мы у вас самих поинтересуемся, — ответил всё тот же голос. — Да вы проходите, ваше сиятельство. Митрин, пропусти дюка.

Городовой отступил, вжавшись в стенку, и впритык пропустил дюка, после чего запер двери.

В гостиной Пимского находились двое. Первый, высокий и жилистый, расхаживал по гостиной. Второй, плотного телосложения мужчина, сидел в невообразимом кресле Пима. Этот был дюку знаком: полковник жандармерии Кэннон Загорски. Он кивнул вошедшему Глебуардусу, нехотя встал, поклонился и снова погрузился в кресло.

— Позвольте, господа, кто соблаговолит пояснить, что происходит? — потребовал разъяснений дюк. — На каком таком основании вы пребываете в доме моего друга, приват-доцента Пимского?

— Мы, ваша светлость, — подскочил к дюку жилистый, — здесь исключительно по долгу службы.

— С кем имею честь? — холодно осведомился Глебуардус Авторитетнейший.

— Дюк, — подал голос Загорски, — позвольте полюбопытствовать — когда вы в последний раз видели Пимского?

— Я не обязан давать отчет. Или вы мне докладываете, чем обязан, или я отсюда прямо к генерал-губернатору.

— Ваше сиятельство, прошу вас с этим повременить. До выяснения некоторых обстоятельств. Да вы садитесь, садитесь, — суетился жилистый, пододвигая дюку второе кресло, — спешить не будем, куда теперь нам с вами спешить…

— В самом деле, присаживайтесь, дюк, — поддержал того полковник. — Чайку выпьем. Эй!

В комнату вошла Пелагея. Хотела было что-то сказать, но только торопливо перекрестилась.

— Пелагея… э-э… Авдотьевна, этот ли господин изволил тут появляться давеча? — осведомился у нее Загорски.

— Он самый, как есть. Являлсись сюда их сиятельства, да не токмо оне являлсись, много их тут быват…

— О тех еще поговорим. А вот его ночью не припомнишь?

— Как же, ночью они барина и приволочили, к самым дверям приташшыли.

— А сюда не заходил ли?

— Барин? Да куды ему итить-то было, стоял — и то плохонько…

— Тьфу, дурища! — не выдержал жилистый. — Не барин, а вот этот господин!

— А-а-а… Не, не упомню.

— Так не упомнишь или не входил?

Растерявшаяся Пелагея уставилась на дюка взглядом уставшей коровы:

— Вы, вашество, сами бы им всё растолковали.

— Ладно, ступай, — распорядился Кэннон. — Чаю принеси. Мне — с брусникой. А вам, Глебуардус Авторитетнейший?

— Черт! — в сердцах сдался дюк и сел в приготовленное кресло.

И тут же услышал главное:

— Ваш Пим Пимский исчез, не далее как этой ночью.

— В каком смысле — исчез?