Двойной карамболь

Я стоял в людском потоке, растерянный, испуганный, как много лет назад, когда был зажат шеренгами надвигавшихся автомобилей и вилкой трамваев, мчавшихся навстречу друг другу. Ясно вспомнилось, как с другой стороны рельсов неловко метнулся мужик с тяжелой челюстью и, оторвавшись от земли, грузно ударил меня телом, как я, дрожа, обхватив бетонный столб между путей, а по канавке у моих ног потек кровавый ручей, над которым клубился жирный пар.

Прошла зима, и Варнаков позвонил сам: у него опять началась болезнь, та, что и год назад. «Не пошел в свое время спасти друга, теперь будет ходить каждый год, спасая себя!» — раздраженно думал я, не зная как помочь ему.

Так и вышло. Несколько лет подряд происходило одно и то же: Варнаков уходил к перевалу, через который когда-то беспрепятственно прошел с исчезнувшим другом. Он все делал как надо, вставал и собирался ночью. При хорошей луне выходил еще до рассвета.

Пересекал ледник и шел к основному подъему крутого кулуара; нарастало жутковатое ощущение, что кто-то там, за вершинами, взводил курки гигантских дробовиков. Костя поднимался выше, до рубежа, к которому перевал позволил приблизиться в прошлый раз — раздавался грохот: вниз летели камни и лед, фуркая, их обломки проносились совсем рядом. Он уворачивался от смертельных ударов, не раз пытался и под камнепадом подниматься вверх. Но рано или поздно не выдерживал, подставлял камнепаду незащищенную спину и бежал вниз, хотя это было еще опасней, чем стоять на месте.

За последние годы он даже привык к этим обстрелам. Здравый смысл заставлял отступать, и Варнаков спускался к покинутой стоянке, приходил в себя, возвращался домой, выбирая обратный маршрут посложнее, вымещая злость на попутных вершинах и перевалах. Все они позволяли взять себя, и только Массив не принимал.

Но возвращался он поздоровевшим, думая, что исцелился навсегда и рассказывал о своих похождениях только следующей весной, когда начинал чувствовать приближение очередного приступа.

— Что бы ты там ни думал по своей профессии, — говорил мне, — но после маршрута остается чувство, будто Массив пытается от меня чего-то добиться, как дрессировщик от зверя: а я не пойму чего.

В прошлом году он снова собирался на очередной маршрут, укладывая снаряжение. Вдруг полоска света с лестничной площадки бесшумно пронизала прихожую и цепочка цветных карабинов, среди разбросанного альпинистского снаряжения, засияла радугой. В дверном проеме появился Ленька. Рот его раскрылся от проглоченного слова, руки непроизвольно потянулись к цепочке. Длинный и жидкий, как полугодовалый дог, юнец сглотнув слюну и жалобно проскулил:

— Дядь Коть, возьми меня с собой!

— Молод еще, — не оборачиваясь, ответил Костя. — Вот следующей весной, если закончишь школу без троек…

Ленькины глаза помутнели от обиды. Условие было невыполнимым для закоренелого троечника. И вдруг приснилось Варнакову, что он поднимается на перевал вместе с племянником. И полегчало на несколько дней.

Я знал, что Костя любит своего племянника как младшего брата. И Ленька, выросший без отца, всю свою тягу к взрослому мужчине отдал деду и «дяде Коте». Разница в их возрасте была всего-то лет в десять, потому и дядей Ленька называл Костю шутя.

Когда я услышал, что Варнаков берет с собой в горы племянника, мне стало немного не по себе. Я встретился с ним перед маршрутом, еще не задал ни одного вопроса, а он стал жаловаться и оправдываться, что мать с сестрой пристали: своди да своди в горы. Ленька и самовольно может уйти, если захочет — разве в горах у него может быть друг надежней родного дядьки?

Я кивал, соглашался, исподтишка заглядывая в его глаза. Не страх был в них, там мельтешил ужас. Костя смотрел мимо и еще отчаянней доказывал мне, что не мог не согласился взять племянника. Я же опять не имел ни времени, ни желания идти с ними и молчал, с жутковатым любопытством ожидая развязки. Дома открыл наугад настольную книгу и прочитал: «Грех она лишь один совершила, а после зло одно новым злом исправляла!» «О Медее? Или обо мне? Или о Варнакове?» — подумал с неприятным предчувствием, откладывая книгу в сторону.

* * *

Вдалеке ненавязчиво рокотала река, робко попискивали комары над головой. Дождь то тарабанил по тенту, то стихал. Мокрый ветер цеплялся за вершины промозглых елей. Варнаков наглухо застегнул вход в палатку, смакуя миг, когда ляжет и радостно уснет, как всегда засыпал в горах на пути к Массиву.

За палаткой слышны были потрескивание костра, смех, бренчание гитары. Это плотогоны расположились рядом. Два раза они подходили и приглашали к своему костру, но Костя, надеясь уснуть, отказался.

Ленька тоже не пошел, пока он был образцово дисциплинирован.

— Спишь?

— Не спится. Комары пищат, — пробубнил племянник и выбрался из спального мешка.

— Сходи к плотогонам, — добродушно разрешил Варнаков. И добавил строже: — Но в четыре подъем. Завтра весь день ишачить.

Ленька покладисто вздохнул, стал натягивать ботинки. Палатка содрогалась от его неловких движений. По воплям и хохоту у костра Варнаков понял, что племянника приняли в компанию без проволочек.