Двор. Баян и яблоко

— Вот какой теперь разговор пошел, Александра Трофимовна!.. То оказывалось, что Семен да я, грешный, делили вас одну между собой… а вы все решить не могли, кого из двух молодцов вам выбрать… а теперь, вижу, перед Семеном расстилаетесь…

— Молчи! — гневно и страстно вскинулась Шура. — Не смей Семена задевать!.. Он так высоко над тобой стоит, что твоим рукам, подлый лодырь, никогда не дотянуться до него!.. А от примечаний моих о тебе в ведомости, хоть я и временным бригадиром была, я все равно не отступлюсь…

— Уж хоть бы как «спасибо» за песни мои да за баян мой скостить это злосчастное примечание! — с издевательским смешком предложил Шмалев.

— Сгинь-пропади этот проклятый баян, враг человеческий! — как ужаленная, вскрикнула Шура. — Подумать бы, знать бы мне, не заступалась бы я за тебя, не доверилась бы тебе! Пусть бы баян твой хоть об угол трахнуть, пусть бы…

— A-а… Вот оно куда пошло-о! — злобно, свистящим голосом протянул Шмалев. — Ну нет, многого захотели! Вы меня еще дешево цените. Вы на последнее замахнулись… на безвинный мой баян. А не вы ли, о хорошей жизни мечтая, целыми часами его слушали? А теперь клянете!.. Не заработали еще вы таких прав, Александра Трофимовна!.. Еще поплачете от моего баяна! Еще не то увидите и услышите…

Тут Никишев распахнул дверь и вышел на крылечко.

— Вы так громко спорите, Шмалев, — произнес он спокойно, — что даже сквозь седьмой сон человек услышит ваши заклинания.

Шмалев вздрогнул от неожиданности и, круто повернувшись, зашагал прочь.

Сергей Сергеевич Баратов в дурном настроении, скучая, сидел у ворот радушевского дома и курил. Небо темнело, свистел ветер, серые столбы пыли неслись по улице, а гроза все еще будто никак не могла разразиться.

— Можно присесть к вам на минутку? — спросил подошедший к нему Шмалев.

Несколько удивленный Баратов подвинулся, давая Шмалеву место, но, верный своей невмешательской политике в отношении этого человека, ни о чем не спросил его. Шмалев сам без промедления рассказал только о грозящей ему, «одинокому баянисту» неприятности из-за «ехидного примечания» в ведомости.

— Обойдется, — утешил его Баратов.

— Легко рассуждаете… и вообще что же это вы, образованный, тонкий человек, души моей не выручаете? — заговорил Шмалев с насильственным смешком. — Уж вам-то бы карты в руки насчет всяческого спасения!

Баратов ответил благожелательно и убежденно:

— Вы сильный и оригинальный человек, и спасать вас незачем… да и не знаю, как это делается!

Шмалев отвернулся, присвистнул и, вставая, сказал нараспев:

— Пособить бы молодцу поточить сабельку, — быть бы вражьей голове во зеленой во траве!..

Баратов, несколько опешив, посмотрел ему вслед: для чего понадобилась Шмалеву эта строчка явно из старинного разбойничьего фольклора?

— А… да ну вас всех! — совсем заскучал Сергей Сергеевич и решил пойти переночевать к Никишеву, благо Семена Коврина нет дома.

Едва он вошел к Никишеву и произнес первые слова, как вместе с грохочущими раскатами грома наконец разразилась гроза, с бесконечными разрывами молний и проливным дождем.

— Вот умница, вот прелесть! — весело говорил Никишев, захлопывая оконце на своем чердачке.

— Кто прелесть? — рассеянно спросил Баратов.

— Гроза, конечно!.. Целый день ее ожидали, боялись, что она грянет не вовремя и нарушит работу людей… а она, голубушка, чинно-благородно разразилась только к ночи. Люди спокойно спят под дождь, а плодовый урожай покоится под надежной защитой. Жизнь! Как она похожа на эту грозу с громом, с разверзающимся от молний небом, с потоками дождя, который мчит вниз, к черной бурливой реке, щебень, гальку, мелкие сучья, песок. Торжествующая, полная неистощимой мощи гроза размывает и обрушивает берега, создавая на их месте новые горы, равнины и леса. Жизнь, как и земля, — это вечная юность перемен!

— О боги! Куда мне спастись от твоего лиризма, Андрей?

При свете молнии Баратов посмотрел на оживленное лицо приятеля и подозрительно спросил:

— Э… да ты, кажется, не только грозой, но и еще чем-то доволен?

— Не скрою, доволен. Приятно, знаешь ли, когда у хорошего и неглупого человека шире раскрываются глаза на жизнь.

— А! Был с кем-то у вас, Андрей Матвеич, очень многозначительный разговор. Уж не с Шурой ли?

— Да, с ней… Но почему ты молчишь, Сергей?

— А что мне говорить?.. — недовольно усмехнулся Баратов.

— Может быть, поинтересуешься настроениями Шуры, — ведь она «общая» наша героиня, Сергей.