Двор чудес (сборник)

Такое ощущение исследования неевклидового геометрического построения временных параметров неизменно возникает при чтении Достоевского или Шекспира; таково вычисление «спиралевидности» их сумрачной туманности. Тут нужен не анализ, а прозрение. Существуют вещи, которые можно почувствовать лишь интуитивно – различить, увидеть внутренним зрением – например, ощутить то, что время по-настоящему сжимается и растягивается под двойственным воздействием сил Добра и Зла, направленных в противоположные стороны.

Картина, которую создает писатель, подобна вселенной. Там все во всем и все одновременно, а завершение пути есть его начало. Время в литературе не линейно: создатель охватил все. Поэтому художественное произведение, даже если оно построено на реально случившемся, а не на вымысле, – не должно выстраиваться поступательно, иначе получатся воспоминания, мемуары. Оно не имеет прямой перспективы, скорее обратную, и жизнь «оттуда» движется навстречу земной.

Короче, писатель не рассказывает, а показывает. Говорит не только словами, но звуком, рождающим форму, протяженность, цвет и свет.

Таков мир вымысла, туманный, как запотевшее окно, точный, словно отработанный музыкальный пассаж. Все там подчинено медленному счастливому ритму: прошлое, настоящее и будущее, перекликаясь друг с другом, повторяют, изменяют и возвышают реальность, которой, возможно, нет совсем. В мире вымысла герои творят себя и других, меняясь из повтора в повтор, меняя других и себя: так круги от брошенного в воду камня, расходятся бесконечно…

Все мы или почти все мы умрем.

Ежи Лец

Время – берег, пространство – океан. Невзирая на бесконечность, пространство не так жестоко и более спокойно, чем время. Пространство можно охватить взглядом. В нем есть цвет и свет. И в этом цвето-световом пространстве – вечность, убежище для живого времени, возникающее в шаровой ауре мощи.

На стыке мгновенного времени с точечным пространством, воды с сушей, формы с содержанием – пена, жизнь, капризная, кипящая, непрерывно меняющаяся. Приметы времени раскрываются с треском в пространстве, пространство осмысливается и измеряется временем.

Время сгущается, уплотняется, становится зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, чье силовое искривление дает уже не круг, но спираль —

Бессчетные мгновения,Нанизаны извнеНа тонкой нити времени,Протянутой в уме…[36]

Ибо мы бессмертны, пока живем.

Треск творения

(Звуковая инсталляция)

Любовь моя, как ландыш мая,Цветет в неведомом саду,Где розы первый раз в годуЛьют ароматы рая.О, поспеши в тот сад прекрасный,

Где розы белые цветут,Где птицы вешние поютВ тиши утра и в полдень ясный.Увы! Лишь нежный соловейСегодня не поет.В тени ветвейОн ночи ждет,

Чтоб петь, от счастья умирая.…Любовь моя – как ландыш мая[37]…Raymundus Lullius. L’amour de moy, chanson savante[38]

Мотет «L’amour de moy» в XIII веке сочинил Раймунд Луллий[39], автор Ars Magna, Мистической модели мира. Но прежде чем начать рассказ о нем, позвольте пригласить вас в ХХ век, в Париж, на улицу Чердака Святого Лазаря, в квартиру, похожую на скворечник, где обитаю я и где меня посещают почтенные и достойные гости из Москвы, Сан-Франциско, Санкт-Петербурга, Иерусалима – и прочих городов-героев. В их числе – мой друг Константин Кедров, поэт, прославленный создатель метаметафоры, основатель Добровольного Общества Охраны Стрекоз – ДООС. И, будь я живописцем, избрала бы Костю моделью для портрета ученого со свифтовской «Лапуты»…

Впервые Костю привел на улицу Чердака Святого Лазаря мой муж, поэт Генрих Сапгир.

– Да это же… компьютер Луллия! – вскричал, едва войдя Костя, и устремился к книжному шкафу, указывая на трехгранную бумажную пирамидку на деревянной ножке на книжной полке. – Откуда у тебя он?

И я рассказала, как было дело.