Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

Граф Эстергази, уполномоченный французских принцев в России, представлял собой не что иное, как корыстолюбивого царедворца. Он выписал туда свою жену и детей. Старший сын Валентин[345] был специально выучен попрошайничать, и милость, которой он удостоился, провожать императрицу во время ее прогулок, очень способствовала осуществлению этой части его воспитания. Однажды, когда он находился в непосредственной близости Ее Величества, он громко и… Все придворные опустили глаза, а императрица сказала спокойно: «Вот его первый экспромт!»

* * *

Ермолов[346], — единственный фаворит Екатерины, который не был удален за дурное поведение, отличался зато такою непозволительною глупостью, что не было никакой возможности терпеть его в таком привилегированном положении. Граф Чернышев, морской министр и большой интриган, взявший этого молодого человека под свое покровительство, очень не любил, когда о нем дурно говорили. По этому поводу он имел крупное объяснение с кем-то, кто, желая его успокоить, сказал: «Вы по справедливости все-таки должны признать, что Ермолов не изобрел пороха». — «Нет, он его не изобрел, — ответил Чернышев, — но нельзя же его обвинять и в том, что он утерял секрет этого изобретения».

* * *

Г-жа Сталь, которая не могла привыкнуть к мысли, что ей запрещен въезд в Париж, казавшийся ей единственной достойной для нее сценой, обратилась к своему старому приятелю и сообщнику по революции, Люсьену Бонапарту, чтобы снять с нее этот запрет. Это было нелегко, и они решили на первых порах ограничиться разрешением явиться ко Двору в Милане. Когда они этого добились, было решено, что Любсьен проводит г-жу Сталь ко Двору, что они останутся вместе и что Наполеон подойдет к ним. Г-жа Сталь провела два дня и две ночи, — я эти подробности знаю от нее самой, — чтобы приготовить ответы на все возможные случаи. Наконец, пробил час приема, и она стала таким образом, чтобы обратить на себя взоры короля Италии. К несчастью она, как всегда, была довольно смешно одета и то, что следует скрыть, выступало у нее еще больше, чем всегда.

Наполеон выходит, замечает ее и медленно направляется к ней, осматривает ее долго с ног до головы, как будто для того, чтобы привести ее в смущение и, делая вид, что он вдруг заметил ее прелести, спросил ее: «Вы, вероятно, сами кормите своих детей?» — пораженная, как она мне сама рассказывала, непристойностью такого вопроса, обращенного к ней в присутствии всего итальянского общества, она отыскивала подходящий ответ; но Наполеон, отходя от нее, очень громко сказал своему брату: «Вы видите, она даже не хочет мне ответить, ни да, ни нет».

В этом состоял весь результат этой столь желанной поездки. Г-жа Сталь очутилась от Парижа дальше, чем когда-либо[347]

.

* * *

Королева Английская ценила ум и удачные возражения маркиза Караччоли, неаполитанского посланника, и часто с ним разговаривала. Однажды она осведомилась о его образе жизни и о его развлечениях: «Наверно, вы занимаетесь также любовными делами?» — «Простите, Ваше Величество, — ответил маркиз, — я любовью не занимаюсь, а покупаю ее в готовом виде![348]»

* * *

Последний Майнцский курфюрст имел подругу сердца, графиню Куденгов, урожденную Гатцфельд, с которой он проживал на прелестной даче, недалеко от Майнца, названной им «Ля Фаворита». В самый разгар эмиграции г-жа Надальяк, впоследствии герцогиня д’Экар, в числе многих других представилась курфюрсту, который, чтобы иметь тему для разговора, спросил ее, видела ли она «Фавориту». Г-жа Надальяк поняла «фаворитку» и ответила: «К сожалению, нет, Ваше Высочество, я имела честь заехать к ней, но не была принята». После этого можно себе представить замешательство курфюрста-епископа и всего этого церковного Двора.

* * *

Придворные дамы дореволюционного времени рассказывали мне про Революцию по своему. Талейран, присутствовавший при этом, нетерпеливо прервал их: «Мы все содействовали падению трона, и разница между нами состоит лишь в том, что когда вы увидали его развалины, вы спрятались под ними, а я счел более удобным сесть на них сверху».

* * *

Когда после разводного процесса короля и королевы[349] Английских, зашел вопрос о короновании, архиепископ Кентрберийский сталь изучал роль, которую ему при этом пришлось играть. Он был поражен, когда дошел до одного антифона, взятого из Моисея и начинающегося словами: «Его рога возвысятся до солнца». Он обратился за советом к канцлеру, но последний был не менее смущен и решил испросить по этому поводу приказания короля. Георгий IV улыбнулся, но, сделав над собой усилие, сказал: «В наш век переделали столько вещей, что придется переделать и эту», — архиепископ припрятал рога[350] в свой карман.

* * *