Двор. Книга 2

— Брехня! — схватилась тетя Настя. — От начала до конца брехня. Соню взяли из квартиры разом с Осей, Хилькой и Лизой, погнали на станцию, оттуда — в Доманевку. Кто был еврей, всех погнали в Доманевку.

Тося качала головой, тяжелыми глазами смотрела на тетю Настю, та замахала кулаком и сказала, пусть эта румынская спекулянтша на другого таращит свои очи, а на нее нема чего — у нее перед советской властью совесть чистая.

— Чистая! — передразнила Тося. — Нужник во дворе чище твоей совести. Я тебе еще попомню, как посылала полицаев на обыск до красноармейчика Кольки Хомицкого…

— Подожди, Хомицкая, — остановил Иона Овсеич. — Нам не нравится, что ты говоришь все время намеками. Когда у тебя оккупанты производили обыск и по какому поводу?

Тося не отвечала, тетя Настя сделала шаг, чтобы стать ближе к товарищу Дегтярю, и объяснила: был обыск — один раз, как рак свистнул, другой — как рыба запела.

— Анастасия Середа, — рассердился Иона Овсеич, — твои прибаутки здесь не к месту.

Тося продолжала молчать, Оля Чеперуха воспользовалась удобным моментом и сообщила товарищу Дегтярю, что Ляля Орлова и мадам Ага, караимка из сорок пятого номера, тоже видели Соню Граник с двумя детьми, Осей и Хилькой, они шли рядом, а на руках ребенка не было.

— Середа, — громко сказал Иона Овсеич, — получается, уже три человека говорят одно, а ты — другое.

— Товарищ Дегтярь, — тетя Настя прижала обе руки к грудям, — нехай кусок станет мне в горле, если я сбрехала хочь на пол-леи.

И то слава богу, вздохнула Дина Варгафтик, не надо считать на рубли и копейки.

Иона Овсеич переводил взгляд с одного на другого, тетя Настя вдруг закрылась фартуком и закричала дурным голосом, что такая у дворника доля: никто не верит, не считают за человека, а ты ходи только и подставляй каждому сзаду совок.

— Прекрати свое кликушество! — одернул Иона Овсеич. — Пока одни слова, а советская власть зря на человека не наговаривает: кто не виноват — тот не виноват.

Иона Овсеич разрешил всем идти, насчет мебели Дина и Оля вспомнили уже во дворе, когда поздно было возвращаться.

На другой день приехала Клава Ивановна. Она получила известие, что Дегтярь опять в Одессе, но до воскресенья никак не могла вырваться.

Клава Ивановна привезла с собой две кошелки помидоров, в плетеной корзине немножко винограда, растрепа и шасла, и отдельно для Полины Исаевны, у которой опять начиналось с легкими, фунт коровьего масла.

— Малая, — сказал Иона Овсеич, когда расцеловались и хорошо осмотрели друг друга, — так нетрудно сделаться иждивенцем и сидеть у другого на шее.

Клава Ивановна возмутилась: чтоб он со своей Полиной имел столько счастливых лет, сколько килограммов винограда, картошки, цибули она оставила в районе лишь потому, что ей не хотелось таскаться с клумками и выглядеть, как мешочница. А вообще, кто проворнее, не говоря уже про спекулянтов, едет из Одессы за продуктами в Балту, Ананьев, Ширяево, Цебриково.

Насчет спекулянтов Иона Овсеич сказал, что это особенность военного времени, а в Одессе, где два с половиной года хозяйничали румыны, можно было предвидеть с закрытыми глазами. Но удивительно другое: до сих пор на Привозе и Новом базаре люди держат частные лавочки с продуктами, с тряпьем, разным инструментом и даже книгами. На Торговой, между Подбельского и Франца Меринга, один горбун, похож на грека, имеет в своей лавке столько книг, сколько хорошая районная библиотека, а по ассортименту могут ему даже позавидовать. Спрашивается, откуда один человек мог набрать эти тысячи книг!

— Откуда! — Клава Ивановна покачала головой. — На каждой палитурке пятна крови, а от хозяев остались одни кости и зола… А спроси у лавочника, он тебе вспомнит деда и прадеда, которые были букинистами и тратили последнюю копейку на книги.

Иона Овсеич вдруг побледнел и схватился за левый бок, как будто у него сделалось плохо с сердцем. От полной неожиданности Клава Ивановна сама побледнела и, вместо того, чтобы сразу помочь человеку, дать валерианку, стала дергать его за руку и допытываться, что он чувствует. Иона Овсеич хотел ответить, но не мог, такая была дикая боль в районе диафрагмы, где ему сделали резекцию двух ребер в сорок втором году, после Моздока.

Когда на лбу выступили большие капли пота, Иона Овсеич почувствовал, что его немножко отпустило, и сказал Клаве Ивановне, пусть не обращает внимания на пустяки: живы будем — не помрем, а помрем — так похоронят.

— Боже мой, — шептала Клава Ивановна, — где взять силы: тюрьма, революция, война, работа, работа, опять война. Если бы человек был из чистого железа, он бы давно уже покрылся ржой и поломался на куски.

— Как раз по этой причине, — пошутил Иона Овсеич, — Бог сделал человека из глины: там отняли кусочек, здесь добавили кусочек — и ты опять, как новый.

— Вот именно: как! — сделала ударение Клава Ивановна.